Морозная темнота вела себя как и любая другая темнота. Она не отвечала. И не исчезала от любого вздоха, как пламя свечки.

– Ладно, – сказал угрюмо Пронырсен. – Хорошо же. На эту ночь, так и быть, пущу тебя.

Он спустился в снег, достал лопату и внёс её в дом. Зажёг свет, чтобы она могла немного побросать тень на стену.

Замороженный хлеб не оттаивал. И вёл себя как лопата. Лежал без дела и пускал тени, когда повезёт.

– Зато у меня много дров, – сказал Пронырсен на всё это. – И вы там можете сколько угодно таращиться на огонь, только меня не трогайте.

Внезапно лопата стремительно съехала по стене, грохнулась на пол и легла неподалёку от хлеба.

Пронырсен вздрогнул. Он вскочил и замер посреди норы.

Сначала он вздрогнул, потому что упала лопата. А потом ещё раз – от мысли, что он вздрагивает от такой малости.

– Фуф! – грозно сказал он лопате. – Ты думаешь, ты можешь меня напугать, да? Ага! Ты думаешь, я тут дрожу от страха, а ты можешь надо мной издеваться? Так, да?

И он снова вышвырнул лопату на снег.

Пронырсен уже не знал, что и думать. За всё время, что лопата была у него в пользовании, он и слова ей не сказал. А сегодня весь вечер так с ней ссорится, что уже дважды выставлял её за дверь.

Не валяет ли он дурака? Чего это он праздно шатается с лопатой туда-обратно?

Он снова вернулся в нору. Покружил по ней, погладил поленья по тёмным спинкам. Подумал, не затопить ли всё-таки. Но огонь ещё настоятельнее напомнит ему о Простодурсене, а этого Пронырсен вовсе не хотел.

Под ноги ему попались камешки, лежавшие на полу. Три кусочка слюды очень красивой расцветки. Такие называют сорочье серебро. Он сам принёс их с горы, чтоб навести немножко красоты.

И вдруг ему в голову пришла ещё одна странная мысль. Он положил один камешек рядом со свечкой, а сам пошёл на двор за лопатой.

– Прости, – буркнул он. – Я не хотел, чтоб ты тут мёрзла. У меня зимой мозги стынут. Всё заносит снегом, все сидят по своим норам, ну и… сумасбродничают. А видишь этот красивый блестящий камень? Видишь, конечно. Такие редко встретишь. Думаешь, кое-кто засмущается, если ему такой отдадут? Немного смущения полезно в тёмное время. Ладно, пойдём, нам обоим надо выспаться.

И Пронырсен лёг спать вместе с лопатой. Ужас какие холодные у неё ноги, подумал он. Но не стал прогонять её. А думал только о том, какой завтра будет прекрасный день и как он смутит кое-кого.

Новый день начался, как только кончилась ночь. Так были устроены день и ночь в этой стране. Никто из них не пропускал свою очередь из шалости или из лености, и каждый любил поразить жителей приречной страны собственными дарами.

Этот день сохранил весь снег ушедшего дня, но украсил себе небо новыми облаками и то и дело подпускал к всеобщей белизне брызги солнечного света.

Ковригсен, как всегда, проснулся самым первым во всей стране.

Он заботился о том, чтобы в задней комнате пекарни не выстыло тепло и никто не остался без ковриг.

К тому же утро этого дня было не как все остальные. Сегодня на его крыльце должна стоять маленькая зелёная лягушка – Марципановый Лягух – и ждать, когда он откроет дверь. Ковригсен давно предвкушал, как он в этом году расскажет Лягуху, что у него появилась золотая рыбка. И ему не терпелось поразить рыбку тем, что в гости пришёл Марципановый Лягух. Если у него найдётся время, он сможет поплескаться с рыбкой в аквариуме, пока Ковригсен приступает к праздничным марципанам для великого пира.

Но я вынужден напомнить, что это был совершенно новый день. А вовсе не старый день годичной давности, вернувшийся сегодня. Ковригсен увидел это, едва он распахнул широкую дверь пекарни. Эти пушистые зимние сугробы, похожие на безбрежный торт. Эти новые облака.

Но Лягуха, который должен был стоять на своём месте и улыбаться, не было. На крыльце виднелись только заледеневшие следы вчерашних покупателей.

И что прикажете делать? Ковригсен закрыл дверь и снова распахнул её. Напрасные хлопоты. Искрящийся новенький день есть, а Лягуха нет как нет.

– Фу ты ну ты! – опечалился Ковригсен. – Ширли-мырли! Фигли-мигли! Трали-вали! Чтоб не сказать хухры-мухры! За что такой шурум-бурум на мою бедную голову?!

За этими нежданными неприятностями нам с вами надо не забыть старого кренделя Сдобсена. Из всех времён года он не любил зиму. Поэтому зимой бедняга спал сколько хватало сил, лишь бы подольше не открывать глаза на своё пыльное, захламлённое жилище. Но, как назло, стоило ему захотеть поспать подольше – и он вскакивал ни свет ни заря. И ничего с этим поделать не мог. Такова его несчастная жизнь.

Первое, что попалось ему на глаза, когда он их открыл, – опрокинутый молочный стакан. Понять, что он молочный, было уже непросто. Пыль, которая непрестанно множилась в воздухе, осела на стакан и на стол, они сделались ровного липкого серого цвета. Горлышко стакана наполовину затянул паутиной маленький паучок, какавший прямо там, где он коротал дни в ожидании весны и жирных мух.

Окно тоже не блистало чистотой. Снаружи застыли грязные дождевые разводы, а изнутри к нему был прислонён сохлый букет колосьев, осыпавшийся трухой.

Всё это можно было бы перетерпеть до той поры, пока на улице не потеплеет и не посветлеет. Когда бы нахальное солнце не высунуло свою бледную физиономию, зачем-то осветив всю эту пакость.

И печка у Сдобсена была не очень. Поскольку хороших просушенных дров у него не водилось, считай, никогда, то железные части печки заржавели. Правда, ржавчину на печке гармонично дополняли собой ржавые гвозди, торчавшие из стен, и ржавый ящик под столом.

По всему дому пахло старыми, наполовину потраченными днями и двумя прокисшими от воды башмаками. Случалось, что другие запахи пытались пробиться сквозь эти два и утвердиться, но обычно быстро оставляли напрасные попытки.

Нелегко быть мной, думал Сдобсен тем утром. И никто не понимает, как это трудно. Вечером, ложась спать, я Сдобсен. И утром, когда пора вставать, тоже Сдобсен. Весь день я Сдобсен, а башмаки мои не просыхают уже четыре года. А скоро марципановый праздник. Великий день, когда все светятся радостью. А во мне радости нет. Не могу я идти на праздник в таком настроении.

Пожалуй, пора броситься в реку с криками «Спасите! Помогите!». Наверняка в приварок к помощи и спасению получаешь разные другие радости. Например, тёплый кисель из понарошки и слова утешения от всех. Глядишь, настроение исправится. А заодно и сам ополоснусь, и одежду освежу.

Ему показалось, что план гениальный, и с ним всё изменится к лучшему.