Прошу офицера повременить с налетом на партизан, а выслать лучше санитарные вертолеты для наших двенадцати раненых. Офицер соглашается:

— Уже делаем! — и приказывает своему заму определить необходимое количество вертолетов.

Смотря вокруг себя на этот уютненький городишко в окружении крепостных стен, он замечает, что:

— Вам не плохо бы подкрепленья бы!

Я лишь ухмыляюсь:

— Ничего, сами справимся.

— Ну, если что, сигнальте — прилетим.

— Да, знаем, спасибо, но только через час.

05. На следующее утро два больших медицинских вертолета в сопровождении четырех вертолетов-штурмовиков забрали наших раненых товарищей. Прощание с теми, кто был в сознании и мог прощаться, было недолгим, но сердечным.

— Держитесь, ребята, — кричали нам они, поднимаясь на вертолетах в чистое небо Франции. А мы им немного завидовали.

Перед отлетом я все пытался разговорить Артема Прокофьева, но парень все никак не приходил в себя, все бредил. Он все пытался спасти Комиссарова и, гладя мне в глаза, серьезно, как будто бы даже и не бредя, говорил:

«Это еще ничего. Пулю я выну, потом анастезия, реанимируем Сашу, все будет хорошо…»

— Артем, Саша погиб!

— Что ты! Что ты! Он ранен. Я же говорю тебе, пулю я выну… — и так без конца.

Потом мне сообщили, что Артем не долетел до госпиталя.

Затем понимаем, почему город постепенно захватывают пожары: из лесов, не очень серьезно, но так… время от времени, по нам ведут огонь из минометов партизаны. Мины с напалмом.

06. Опять я в храме, у этого креста, будь он проклят, но развязки все не предвидится. Чуть ли не нечаянно обнаружили, что в храме кто-то побывал, когда нас не было. Пока мы воевали, на кресте появилась какая-то отвратительно пахнущая слизь. Но нам, как всегда, некогда, и я как бы не замечаю этого происшествия.

Нас осталось всего 58 человек, включая меня и Лукина, курсантов-практикантов, а по совместительству еще и командиров для еще более молодых ребят, чем мы. Тогда принимаю решение разбить наш отряд надвое для того, чтобы одной половиной руководил я, а другой — Дмитрий. Диме и его отряду поручаю еще раз осмотреть весь замок на предмет наличия в нем возможностей для партизан проникнуть к нам.

07. Не успел я снова засесть за записи в компьютере священника, переводя их с помощью мощной армейской программы-переводчика, как в храм врывается опять та самая мадам, просившая нас помочь ей похоронить кошку, и, не глядя ни на кого — в руках у нее опять коробка, — направляется к алтарю. Когда же ребята ее нагоняют, чтоб выяснить, в чем дело, она делает очень театральный жест рукой и говорит:

— Смотрите! Сейчас произойдет чудо!

Когда она это сказала, все, кто был в тот момент с ней рядом, набросились на нее: черт знает эту старушку, что еще за чудо она нам приготовила, вдруг она на старости лет чудом считает связку гранат? А что настоящее для нее чудо — так она его, наверное, никогда не видела.

Подбегаю к коробке, упавшей на пол, открываю: боже мой! Мерзкая вонь: внутри кусок гнили, вони, шерсти и земли — бабушка снова нам принесла свою кошку. Из лесу она ее выкопала.

Я начинаю сердиться, и, иногда мне так кажется, еще немного и начну вести себя неправильно. По рации говорю Михаилу, чтобы он со своими ребятами после осмотра крепостной стены обыскал все дома в замке на предмет… местных жителей.

Ближайшие два дня здесь будет жарко. Несмотря на то, что небо снова заволакивает бледно-серыми, низкими и выглядящими теплым ватным одеялом тучами.

08. В который раз я размахиваю белым платком? А… не важно.

Ко мне к воротам замка приходит партизанский «товарищ представитель»:

— ???

— Мы вынуждены временно выселить этих двадцать шесть стариков из их домов; вы сможете их пристроить?

— Уи… а вы не будете нас обстреливать, когда мы будем забирать тела наших товарищей из-под крепостной стены?

— Нет. Пожалуйста, забирайте.

— Как там поживает наша реликвия?

Не знаю, откуда, но во мне появляется уверенность, и я отвечаю:

— Скоро у вас здесь не будет никаких таких реликвий!

Вижу, что парень получил от таких моих слов какое-то облегчение.

Наверное, зря я так: мы передаем стариков в руки партизан, точно зная, что завтра лагерь, если найдут, сотрут с лица земли… Пытаюсь чем-то оправдать себя. Мы не можем больше их кормить, самим мало, а эта сумасшедшая, которая со своей кошкой уже два раза пугала наших ребят так, что оба раза они ее чуть не пристрелили, да и найдут ли наши вертолетчики лагерь в лесу? Ну, и прочее…

Нет! Я бегу изо всех сил и догоняю партизан, уводящих под руки этих немощных мужчин и женщин, некогда отработавших свое и теперь ожидающих своей очереди в рай или ад:

— Скажите мне, только честно, почему ваш командир мне солгал, что вы не будете участвовать в атаке на нас, а вы участвовали?

Партизаны и старики обступили меня кольцом:

— Мсье, наш командир, тот, с которым вы разговаривали перед самым боем, погиб, и на совещании командиров вместо него был уже другой.

— Тогда… тогда… завтра утром ждите вертолеты.

— Вы хотите сказать, что завтра утром прилетят ваши вертолеты бомбить наш лагерь?

— Если хотите жить, уходите.

А тем временем у нас остается всего два дня.

09. Временно прекратились обстрелы из минометов, но пожары уже потушить невозможно.

Связывался Мирошниченко, он был угрюм, видимо разуверившись в нашей попытке.

— Вы ведь даже ничего не попробовали с крестом сделать — ничего!

Оправдываюсь, что обнаружил по кресту большую базу данных.

— Большую базу данных, старых, глупых сказок? — Он переходит на крик: — Да вы знаете, каких усилий мне стоило не позволить Пашкевичу перевезти крест в Россию? Я даже просил назначить меня командующим ГРУ Западного фронта, а не всей нашей разведки, для того чтобы быть поближе к этому проклятому кресту, а вы? А что сделали вы? — Сколько я это уже слышал. — Нет, вы определенно опять хотите в расстрельную тюрьму.

Рпв.

10. Кроме стариков, нами переданных под заботу партизан, во время рейда по домам было обнаружено еще два трупа. Труп номер один — местного доктора, лечившего всех здешних, то есть тутошних людей; а труп номер два — булочник, пекший бесплатный хлеб всем жителям замка.

Это ужасно, но они все также покусаны.

Пока мы сдерживали атаки партизан, кто-то успел воспользоваться крестом. Видимо, какая-нибудь старушенция над своей собачкой эксперименты ставила.