– Добрый вечер! – хрипловатый женский голос вывел сыщицу из задумчивости.

Зульфия появилась на террасе в темных очках, с гладко зачесанными волосами и в скромном, по ее меркам, льняном платье чуть выше колен. Она, конечно, не успела протрезветь до конца, но выглядела вполне свежо.

– Зуленька, вот здесь вам будет очень удобно, – вскочил навстречу гостье Василий и стал выдвигать стул в торце стола рядом с Идой и Самохиным. Место Абашевой занимала Люша, и Зуля, помедлив, прошествовала на левую сторону.

– Проснулась, а в окно льются искусительные запахи. Волчий аппетит почувствовала. Нет, вино я сегодня пить не буду, благодарю, – хмыкнула Абашева на протянутую к ее бокалу руку повара с бутылкой «Лыхны».

– Это неприлично вкусно, – выдохнула литераторша, распробовав первый кусок жаркого. – Не смейте на меня так смотреть, Степан Никитич! Будто подглядываете за интимной сценой.

Абашева ела с отменным аппетитом, но и это у нее получалось стильно. И наблюдать за ней хотелось не только влюбленному Бултыхову.

Адель Вениаминовна горестно вздохнула, будто сетуя на несовершенство человеческого общежития, и сухо поинтересовалась:

– Что ваш друг? Поправляется?

Зуля беспардонно проигнорировала вопрос и, спустив на кончик носа темные очки, посмотрела внимательно на Бултыхова, который сидел на другом конце стола аккурат напротив нее.

– А что с вами случилось, товарищ подполковник? Что за трагизм в лице?

Все вдруг заговорили одновременно и нарочито беспечно. Лика Травина, повернув лицо с пронзительным взглядом к Абашевой, прошептала:

– Помолчите вы! Он серьезно, смертельно болен. И это выяснилось несколько часов назад.

– Наркотики колет от болей, – вздохнул Самохин, подливая Зуле воды.

Абашева замерла, сняла очки – она оказалась девственно умытой – и с тревогой посмотрела на Бултыхова.

Степан Никитич тяжело поднялся, буркнул что-то в адрес хозяйки и медленно пошел в дом. За ним поднялись и повар с горничной. Пора было сервировать десертный стол.

Абашева. Несмотря на кажущуюся инфернальность, она нравилась Люше. «Конечно, тут и страсти, и неумеренное самомнение, и истеричность. Но она, судя по всему, тетка искренняя. Такая не отраву будет подсовывать а, скорее, по горлу ножом полоснет в порыве гнева. А потом каяться в монастырь уйдет. Но оттуда ее выгонят за строптивость, и она закончит свои дни на Курском вокзале: замерзнет, упившись. Или, наоборот, в Ниццу укатит с подвернувшимся чинушей средней руки, каким-нибудь сыном Пролетарской».

– Ты что-то поскучнела, Юль? – наклонилась к Люше Дарья.

Шатова вздрогнула и выпустила из руки тяжелый нож, который, оказывается, сжимала, воображая «будущее» Зульфии.

– Задумалась что-то. Вернее, расфантазировалась, – улыбнулась она. – Слушай, я у вас тут жиром заплыву.

Даша рассмеялась:

– Движение – гарантия стройности. Больше прогулок, плавания, тенниса. Да и бильярд неплох.

Шатова, потупившись, процедила:

– Необходимо организовать прогулку с Ликой.

– Господа! – крикнула Орлик, хлопнув в ладоши. – Кто намеревается прогуляться после ужина? В скребл мы с Василием из-за неотложных дел сегодня сыграть не сможем, увы, Адель Вениаминовна.

Пролетарская с неудовольствием покачала головой.

– Быть может, вы, Лика, покажете окрестности моей сестре? Если, конечно, не намерены отдохнуть? – мило улыбнулась Травиной Дарья.

Но Травина заупрямилась:

– Я не планировала прогулку, Дашенька. Хочу прилечь – страшно болит голова и слабость что-то накатила. Может, Адель Вениаминовна? – Она смущенно покосилась на Пролетарскую.

– Ну нет! За день ноги и так устали, – махнула рукой вдова. – Выберу комедию на диске и посижу в холле перед телевизором. Если, конечно, кому-то не приспичит шары катать с грохотом. – Это было произнесено мученическим голоском.

На пудинге и кофе с мороженым все снова примолкли.

– А я тоже с удовольствием посмотрю какую-нибудь комедию! День выдался суматошный – вечер проведу в покое, – скорректировала свои планы сыщица, отодвигая пустую розетку. Пломбир с фруктами и кешью оказался изумительным.

«Ничего. Растормошу сначала бабку, а к Лике можно будет и попозже заглянуть. Предлог придумаю», – решила она.

Поднимаясь из-за стола, Адель Вениаминовна просеменила к Лике, что-то с улыбкой шепчущей Гулькину, и негромко произнесла:

– Ну, все в силе? Как договаривались? – и цековская вдова заговорщически подмигнула Травиной.

– Да-да, я все уже сделала. Можете убедиться, – в ответ подмигнула Лика.

«Господи помилуй, еще и тайны! Тандемы и коалиции…» – раздраженно подумала Шатова и побрела в дом.

За барной стойкой хлопотали Василий и Лева. Хозяин стоял на стуле, лицом к полкам, и наводил порядок на самом верху. Гулькин копался внизу, шурша упаковочной бумагой.

– Рюмочку мадеры «Массандра»? – скривился Говорун при виде Люши, севшей на хлипкий барный стул. – ТВОЯ сестра очень ценит, как ты помнишь.

– Здесь наши вкусы совпадают. Не откажусь! – очаровательно улыбнулась «родственница» в ответ.

Василий спрыгнул со стула, сполоснул под крохотным краником руки и взял с полки бутылку.

– Знаешь, Вася, – доверительно произнесла Люша, пригубив рюмочку и скривившись: мадера обожгла горло. Может, она и хороша, но сыщица ничего крепче сухого вина не пила – засыпала, как от анестезии: мгновенно и крепко. – Меня кое-что беспокоит.

– Неужели?! – театрально поднял брови Говорун.

Люша, сжав губы, выразительно покосилась на выход.

– Лева, закончишь тут, загляни к Дарье, помоги с отчетом.

– Почти девять! – возмутился Гулькин.

– Ну ладно, до завтра, – кивнул хозяин и вышел из-за стойки.

Он молча двинулся за Юлией в сторону калитки.

– Заарканили провожатого? – крикнула с террасы Зуля, пуская колечки дыма. Она полулежала в кресле и курила розовую сигаретку, вставленную в мундштук.

– Отдаю дань родственным связям, – вздохнул Говорун.

– Да ладно, «связи» вполне симпатичные, – хмыкнула Абашева.

Люша обворожительно улыбнулась ей, тряхнув головой, отчего концы платка взметнулись алыми крылами.

«Ну, погодите, юмористы. То-то вы запоете, когда я выведу тут всех на чистую воду», – мстительно подумала Шатова, которой требовалось сдерживать себя и наблюдать. Сдерживаться и наблюдать!

– Вы не курите? – спросил ее Василий, когда они миновали ворота и направились к реке.

– Нет, не курю, – пожала плечами Люша.

Раскаленное солнце, будто подтаивая, оседало в пену сливочных облаков. Воздух звенел от комариной суеты. Река, открывшаяся из-за деревьев стальной стрелой, доносила сюда, наверх, свежесть и запах тины. Люша поежилась. Она не любила глубины и пугающего водного простора. Хоть Москва-река и была в этих местах не слишком широка – не более пятидесяти метров, сильное течение несло ее воды в нескончаемую извилистую даль. А все, что необозримо, непредсказуемо, было Шатовой не по душе. Она предпочитала прозревать суть вещей и подвергать предметы и события предельному анализу.