Программа Алексея — в ее истинном виде — была, скорее всего, разумным сочетанием уже достигнутых преобразований с сохранением полезной традиции, с учетом реальных возможностей и ориентацией на мирное развитие страны. И складывалась эта программа, судя по всему, под влиянием бесед с такими людьми, как князь Яков Федорович и — еще более — как князь Дмитрий Михайлович Голицын.

Голицыны занимали в планах и надеждах Алексея не меньшее место, чем Долгорукие. И князь Дмитрий Михайлович — в первую очередь.

После Кикина и князя Василия Долгорукого, которые играли в истории отречения и побега роли, так сказать, организационные, среди тех, кто влиял на царевича идеологически, князь Дмитрий Михайлович занимает в материалах розыска наиболее значительное место.

Только с двумя персонами обсуждал царевич "тягости народные", положение в стране — с князем Яковом Федоровичем и князем Дмитрием Михайловичем. Князь Дмитрий Михайлович постоянно заботился о духовном воспитании наследника. "Князь Дмитрий Голицын, — доказывал Алексей, — много книг мне из Киева приваживал по прошению моему и так, от себя; и я ему говаривал: "Где ты их берешь?" — "У чернецов-де киевских: они-де очень к тебе ласковы и тебя любят"".

Князь Дмитрий Михайлович скромничал. У него самого была одна из лучших библиотек в России. Причем библиотека политическая.

"А на князь Дмитрия Михайловича имел надежду, — показал царевич позже, — что он мне был друг верный, и говаривал, что я тебе всегда верный слуга".

Князь Дмитрий Михайлович Голицын — центральная фигура этой книги и главное действующее лицо конституционного порыва 1730 года. Подробно мы будем говорить о нем в свое время. А сейчас надо запомнить, что именно убежденный сторонник ограничения самодержавия князь Голицын оказался одним из доверенных советников царевича Алексея и что Алексей был нужен Голицыну для реализации его политических планов не меньше, чем Голицын Алексею.

Теперь нам предстоит решить принципиальный вопрос — с какой целью предпринял Алексей безумный побег в Аварию и каковы были его тактические планы.

У Алексея был самый прямой выход — поступать согласно желанию отца, принимать посильное участие в государственной деятельности. Он был способен к такой работе и не раз это доказывал. Не обладая энергией, волей и талантами своего отца, он вполне мог добросовестно выполнять поручения Петра. И если бы при этом вел себя лояльно, то у Петра не было бы поводов — при всей нелюбви к сыну — подвергнуть его опале. Во всяком случае, жизни Алексея ничего не угрожало бы. Даже такой самовластный деспот, как Петр, не решился бы расправиться с наследником без всяких юридических оснований.

Алексей принципиально отринул этот выход. С середины десятых годов он совершенно сознательно перешел в оппозицию к политике яростного реформаторства, которая изнуряла и озлобляла страну. Он явно не был крупной фигурой, значительной личностью. Но он чутко уловил нарастающие в окружении царя настроения и нашел, как мы видели, поддержку.

Бежал он в Австрию с целью вполне определенной. Он, во-первых, хотел в безопасности дождаться момента, когда сможет вернуться в Россию как государь или же как регент при малолетнем брате или сыне. Это могло случиться при двух обстоятельствах — смерти Петра или бунте. Смерти Петра ожидали в недалеком будущем, и не без оснований.

Народный мятеж был куда менее реален. Гвардия и элитарные армейские полки — типа Ингерманландского — прочно подпирали власть. Но возможность мятежа в измученной армии исключить было нельзя, и эта возможность тоже учитывалась наследником. В канун открытого конфликта с отцом Алексей, пьяный, говорил своему камердинеру Ивану Афанасьеву: "…быть бунту; о тягостях народных, чая, что не стерпя, что-нибудь сделают; а к тому ж я слыхал от Сибирского (царевич Сибирский. — Я. Г.): "Как-де народ терпит тягости"" Тема "народных тягостей", как видим, была постоянной темой в разговорах царевича с доверенными лицами.

Нас не должна обманывать инфантильная интонация показаний Алексея. Тут играл роль страх, растерянность, желание казаться наивнее, чем царевич был на самом деле. Надо видеть то, что стояло за этим торопливым и сбивчивым текстом. А стояли за ним вещи вполне реальные.

Но, оказавшись в относительной безопасности, за границей, Алексей не склонен был к пассивному ожиданию. Он написал письма в Сенат и своим друзьям среди высшего духовенства, смысл коих был — "я жив и будущее за мной". Судя по настойчивым упоминаниям Сената в показаниях, царевич возлагал на это учреждение особые надежды. (Что, кстати, свидетельствует о намерении Алексея сохранить главные структуры управления.) "В сенаторах я имел надежду таким образом, чтоб когда смерть отцу моему случилась в недорослых летех братних, то б чаял я быть управителем князю Меншикову, и то б было князю Якову Долгорукову и другим, с которыми нет согласия с князем, противно", — показал царевич 16 мая.

Алексей достаточно точно представлял себе возможное развитие событий после смерти Петра и весьма трезво оценивал ситуацию. Ведущая роль Меншикова и ненависть к нему как знати, так и многих "новых людей" стали причиной падения светлейшего в 1728 году. Только роль Алексея сыграл его сын Петр. Алексей не был фантазером. Планы, сложившиеся в беседах с сильными государственными умами, выглядят здраво.

А когда я был в побеге, в то время был в Польше Боур с корпусом своим, также мне был друг, и когда б по смерти отца моего (которой чаял я вскоре от слышанья, что будто в тяжкую болезнь его была апелепсия, и того ради говорили, что у кого оная в летех случится, те недолго живут, и того ради думал, что и велико года на два продолжится живот его) поехал из цесарии в Польшу, а из Польши с Боуром в Украину, то б там князь Дмитрий и архимандрит Печерский, который мне и ему отец духовный и друг. А в Печерского архимандрита и монастырь верит вся Украина, как в Бога. Тако же и архирей Киевский мне знаем: то б все ко мне пристали.

А в Москве царевна Марья и архиереи, хотя не все, только чаю, то большая часть, пристали ко мне.

А в Финляндском корпусе князь Михаило Михайлович, а в Риге князь Петр Алексеевич также мне друг, и от своих не отстал же.

И так вся от Европы граница моя бы была и все б меня приняли без великой противности, хотя не в прямые государи, а в правители всеконечно.

А в главной армии Борис Петрович и прочие многие из офицеров мне друзья же.

А о простом народе от многих слыхал, что меня любят.

Если суммировать соответствующие показания Алексея, то вырисовывается круг власть имущих, на которых он рассчитывал. Это, прежде всего, киевский губернатор князь Дмитрий Михайлович Голицын, сенатор князь Яков Федорович Долгорукий, высшее духовенство, имеющее могучее влияние на "чернь". Особое значение имеет поддержка генералитета. Отношения царевича с князем Василием Долгоруким нам известны. Князь Михаил Михайлович Голицын, названный Алексеем, — блестящий генерал, не менее, а быть может и более популярный в армии, чем Василий Долгорукий, герой многих сражений, — находился под полным влиянием своего старшего брата князя Дмитрия Михайловича и соотносил бы свои действия с его мнением. Он был единственным, кто отказался, рискуя головой, подписать смертный приговор царевичу.