тем женщинам, которые постепенно полнеют, не давая возможности появляться морщинам, поэтому за время моего отсутствия она почти не постарела, зато заметно округлилась. Мне она нравится. Взгляд её голубых глаз умный и при этом добрый. Всегда казалось, что она рождена для большего, хотелось ей как-то помочь, вытащить из этого болота. Тётя Катя меня узнала, оценивающе осмотрела и искренне улыбнулась. Кажется, она рада видеть меня таким: в хорошей форме, новой одежде, без тлетворных признаков алкоголизма на лице. Дядя, опершись локтями на витрину, разглядывает скудный набор залежалых шоколадок: «Так… Катюх, давай мне хлеба… Полбуханки… Водочки получше какой-нить… Не, давай ту, что правее. Во! Ну… И это самое… К чаю-то… Вон там… Сверху… А, это хлопья. Ну давай тогда эту вон коробку, этих, как его… к-конфет шоколадных».

На выходе дядя предусмотрительно засовывает бутылку водки во внутренний карман куртки, чуть не выронив из-под мышки коробку конфет, похлопывает себя по карманам, достаёт пачку сигарет, открывает и, не обнаружив там содержимого, сипит: «Фу ты ну ты, чуть не забыл, погодь, я сгоняю за куревом».

Я говорю, что хочу пройтись до моста. «Да я пыром же… Ну смотри… Ну ладно, тогда подкатывай, как нагуляешься», – соглашается дядя и скрывается за дверью магазина.

Я иду в сторону реки. Широкие пологие ступеньки бетонной лестницы, ведущей к мосту, каждую зиму затаптываются снегом, превращаясь в горку, которую с усердием полируют жопы школьников, поэтому спускаться приходится рядом, по виляющей тропинке, посыпанной песком. Мне всегда нравились эта минималистичность и утилитарность деревянного моста. Поручни и стойки перил слишком толстые: свадебный замок не повесить, поэтому молодожёны избегают этот мост. Я ступаю на него, иду до середины и прислушиваюсь. Толстый слой льда, покрывающий поверхность реки, сходит на нет у опор моста, поэтому даже зимой слышен монотонный шум воды, который, как гул мегаполиса, сначала заставляет насторожиться, но постепенно растворяется, становясь приятным фоном для мыслей. Мы многократно переплывали эту речку с Серёгой. Помню, мы плыли кролем наперегонки. Я думал, мы идём наравне, но когда перешёл на брас, по отсутствию всплесков воды понял, что Серёга отстал. Я повернулся высмеять его, но Серёги нигде не было. Я увидел пузыри, на поверхности воды на секунду появилась его рука и снова исчезла. Значит, он решил оправдать свой проигрыш желанием померить глубину? И это при том-то, что он ненавидел илистое дно. Я поплыл в его сторону, ориентируясь по пузырям. Решив напугать его под водой, я занырнул в мутную толщу и начал грести в его сторону. Мы столкнулись раньше, чем я предполагал. Возможно, его снесло течением, или он сам плыл мне на встречу. Я нащупал его торс, обхватил ногами и стал утягивать на дно. Я ждал, что Серёга начнет вырываться, но он лишь слабо коснулся рукой моего лица. Только тогда я понял, что всё это время он тонул. Дальше всё было на автомате. Я заработал ногами и левой рукой, обхватив Серёгу правой. Мы вынырнули и с первым же вздохом наглотались воды. Серый, как образцовый утопающий, усердно мешал его спасать: от кашля он стал дёргаться ещё сильнее, махать руками, хватать меня за голову и топить. Дегустация воды продолжалась. Мне надо было заставить его успокоиться, и я не нашёл лучшего способа, чем ударить его в лицо кулаком. Помогло. Секундного замешательства было достаточно, чтобы оказаться у него за спиной, перехватить за подмышки и начать буксировать его к берегу. Серый перестал сопротивляться и сосредоточился на кашле. У меня уже начало ломить ноги, когда я наконец-то нащупал пятками песчаное дно. Я сел, вытянул Серёгу на берег, перевернулся на четвереньки и начал откашливаться. Мы окончательно выползли на сушу и распластались на песке. Я лежал на животе и постоянно сплёвывал. Серый скрючился спиной ко мне и трясся. «Я только что спас человека», – думал я, – «и что, теперь я герой?» Почему тогда вместо внутреннего свечения, я чувствую только боль в горле и лёгких? Не так я это представлял. От размышлений меня отвлекли тихие всхлипы: Серый плакал. Позже он рассказал, что на середине реки у него свело обе ноги и заломила спина, он кричал мне, но я не слышал. А задыхаясь на глубине, он думал о том, как сильно мама расстроится, и всё казалось ему каким-то ненастоящим, он не поверил в смерть, был уверен, что сейчас перезагрузится. А через секунду его бочину протаранила моя черепушка.

То лето было насыщенно откровениями. Это был пик нашей дружбы. Потом Серый нашёл себе Ольку. Ну а дальше всё по обычной схеме, когда фокус смещается с друзей на бабу. Предательство, которое ты должен принять с достоинством, без обид.

Я перехожу мост и бреду по берегу по направлению течения реки. В этой стороне был своеобразный парк – клочок леса, зажатый между рекой и дачами. Белая вытоптанная дорожка усеяна чёрной шелухой семечек. Начинаю углубляться в парк, прохожу мимо наполовину закопанной в землю металлической бочки, заваленной мусором. Многочисленные вмятины и обугленные края этой урны свидетельствуют о её многофункциональности. Ещё в моём детстве местная администрация расщедрилась и выделила гроши на три лавочки для парка, которые усердно забетонировали на живописном возвышении с видом на реку. Правда, я так и не успел на них посидеть: они вечно были заняты злыми бабками, а потом их и вовсе спилили и унесли в частные дачные коллекции.

Из воспоминаний меня выдёргивает резкий женский вскрик: «Я кому сказала? А? Не беги! Стой, сказала». Впереди меня на опушке стоит мамаша и её неподдающийся дрессировке отпрыск. Он нарушил приказ и отчаянно рванул вперёд. Однако как только атлант расправил плечи, он пал ниц, подкошенный своим же развязавшимся шнурком. Победный смех резко сменил пронзительный вопль поражения. Угнетатель неспешно настигает узника: «Я кому говорила? А?» Женщина подходит, небрежным рывком поднимает ребёнка и грубыми шлепками начинает его отряхивать, причитая: «Я кому сказала? Не ребёнок, а идиот какой-то». Я узнал её. Это была Ксюша. Она училась на два класса старше, общалась с неформалами, курила с ними за школой. Вот и сейчас она сжимала пальцами сигарету, продолжая другой рукой нервно отряхивать ребёнка, а тот и не думал затыкаться. Наконец она меня заметила. Оглядела с ног до головы настороженно-презрительным взглядом и, кажется, не узнала. Проходя мимо них, я чувствую, как она напряглась, на всякий