– Пошли посмотрим, что за компания, – ответил Штельвельд и пошел к кострам.

Скоро стало видно, что у одного костра сидят Рудаки с Ивановым, а у второго, судя по их позам, Аборигены. Штель-вельды подошли ближе.

– Всем салют. Что пьете? Чем закусываете? – бодро сказал Вольф Штельвельд.

– Ну, как говорится, нашего полку прибыло, и за это надо выпить, – сказал Рудаки, протягивая кружку Ирине Штельвельд, – да и ночь холодная, вон звезды как высыпали – заморозки, наверное, будут.

Штельвельд и Иванов тоже взяли кружки с выпивкой и держали их на весу, ожидая пока Рудаки соорудит себе импровизированный бутерброд из печеной картошки и тушенки. Картошка была горячая, и Рудаки возился довольно долго. Наконец и он был готов, и все застыли в ожидании «команды».

Компания была живописная: Аврам Рудаки, подняв воротник плаща, возлежал, опершись на локоть, на спальнике, который положила ему в рюкзак заботливая Ива. Рядом на бревне с кружкой в одной руке и ножом с насажанной на него картошкой в другой сидел мрачный Иванов в широкополой шляпе слегка набекрень. Картину дополнял Вольф Штельвельд, усевшийся на бревне рядом с Ирой, – кудрявая голова, военная куртка и нашлепки пластыря на лице создавали образ бандитский и слегка опереточный.

– Прямо охотники на привале, – взглянув на них, засмеялась Ира.

– Вздрогнули, – откликнулся Штельвельд, и все, чокнувшись кружками, выпили.

«Хорошо, – думал Штельвельд, – хорошо вот так выпить в компании после всех этих ужасов: Аборигенок этих жутких, воскресших мертвецов, диких собак.

– А ты чего на семинаре не был? – прожевав бутерброд, спросил он Иванова.

– Надоели мне академики, – ответил Иванов и спросил:

– А ты был?

– Был, – сказал Штельвельд, – Лекаря немного послушал и Панченко воскресшего видел.

– И что скажешь?

– Да есть у меня теория.

– Слышал? – спросил Иванов Рудаки. – Слышал, уже теория? Я же тебе говорил, великий теоретик эпохи конца света. И что за теория?

Штельвельд рассказывал долго и очень эмоционально: жестикулировал и даже пытался начертить на земле палкой схему перехода в иное измерение. Рассказывал обо всем: и про Аборигенок, как они лежали голые на Крещатике, а потом, уже в блестящих комбинезонах, гнали оборванцев по Окружной, и про будто бы воскресшего Моисея из рассказа Гальченко, и про профессора Щетинина, сидевшего среди Аборигенов, и про встречу с Гувернер-Майором, и даже зачем-то приплел диких собак, хотя сам понимал, что не к месту, но остановиться не мог.

Рассказ произвел впечатление. Штельвельда никто не прерывал, даже Иванов, а Рудаки раскрыл рот, как ребенок, которому рассказывают страшную, но очень интересную сказку. Потом все заговорили сразу, перебивая друг друга.

– Ты подумал, какая энергия нужна для такого перехода? – спросил Иванов.

– А эти бабы, Аборигенки, что, все одинаковые, как эти? – спросил Рудаки, показывая на сидевших у костра Аборигенов.

– А почему ты мне ничего не рассказал про Гувернер-Майора? – спросила Ира.

Штельвельд ответил не сразу. Некоторое время он молчал, выдерживая приличествующую произведенному фурору паузу, потом ответил Иванову:

– Большая… большая энергия нужна, какая, я не считал, но большая.

– А ты посчитай, – Иванов стал раздраженно тыкать своей дубиной в почти потухший уже костер, – энергия водородной бомбы как минимум, и вообще, это невозможно – нарушает все законы термодинамики.

– Успокойся, – сказал Рудаки Иванову, – успокойся Володя, вон смотри, какую ты пыль поднял, вся зола теперь у тебя на плаще и у меня тоже, ну, нарушает, ну и ладно, чего ты… – и, помолчав, опять спросил у Штельвельда: – Так бабы эти все же были разные на вид?

Штельвельд промолчал, ответила Ира:

– Там, на Крещатике были разные, а на дороге вроде одинаковые, молодые, злые такие, фашистки, правда, Вова?

Штельвельд продолжал молчать. После реплики Иванова почему-то расхотелось спорить на эту тему и вообще спорить, гипотеза, только что казавшаяся элегантной и достойной дискуссии, вдруг померкла. Вспомнилась почему-то опять солнечная поляна и сойка, которые привиделись ему на дороге под взглядом Аборигенки, и захотелось туда, в детство или, по крайней мере, в нормальный мир, где нет этих Аборигенов, четырех солнц этих и прочих катаклизмов. Он вспомнил профессора Щетинина, вспомнил, как тот говорил: «Эти, что хотят, то и делают!».

– Что хотят, то и делают! – вдруг сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. – Убили, наверное, профессора… эти. Эх, давайте выпьем, что ли?

– Какого профессора? – спросил Рудаки.

– Да Щетинина этого, философа, который нас подвез, – ответил Штельвельд.

– Почему вы так решили? – Рудаки оторопело посмотрел на Штельвельда, но тот молчал, и опять за него ответила Ира:

– Видели мы его среди Аборигенов вскоре после того, как расстались.

Рудаки в задумчивости почесал лысину, а Иванов, оставив дубину, вяло сказал:

– Может, действительно, выпьем? – но продолжал сидеть.

Вдруг в Рудаки проснулся профессор, он встал, одернул плащ, отошел немного в сторону и внушительно произнес, как будто выступал перед большой аудиторией:

– Итак, давайте подытожим, – Иванов удивленно на него посмотрел, а он продолжал: – Приблизительно через месяц после появления четырех солнц на земле или только здесь, на нашей территории, так же внезапно, как и солнца, появились существа или предметы (этого мы не знаем), внешне похожие на мужчин. Точно их пол не известен, но внешне – это мужчины…

– Ты, кума, не пробовала их пол определять? – неожиданно спросил Иванов Иру, и та молча ударила его по спине.

Иванов что-то проворчал, а Рудаки продолжал:

– Они никак не вмешивались в жизнь людей, и скоро к ним привыкли и перестали замечать. Мне кажется, что необходимо отметить их привычку или повадку держаться вместе, обычно усаживаясь в кружок. Нужно также обратить внимание на то, что они были все одинаковые: черты лица, по крайней мере, у них были одинаковые. Они не разговаривают, но способны издавать, как правило, хором и нараспев, связные звуки, напоминающие язык.

Рудаки сделал паузу и внушительно посмотрел на свою экзотическую аудиторию – казалось, его никто, кроме Иры, не слушал, но он продолжал:

– Приблизительно через два года после их появления среди Аборигенов стали происходить изменения – в их среде появились особи, напоминающие некоторых, главным образом, недавно умерших людей. Примеры: Панченко и по непроверенным данным некий Моисей и профессор Щетинин…

– Дядя Вася, дядя Вася! – вдруг воскликнул Иванов. – Наконец-то я вспомнил… конечно, дядя Вася!