– А чай хороший? – спросил Штельвельд, сам удивившись своей наглости.

– Хороший, – ответил гусар, – «Липтон», – и сказал аспиранткам: – Сделайте, девочки, нам два «Липтона».

«Липтон» появился без промедления, будто ждали их специально к чаю, и вкус у него был прежний, уютный, напомнивший былое мирное время. Штельвельд отхлебнул и спросил:

– Так чем я могу служить?

– Да, собственно, хотел я поговорить с вами обо всей этой ситуации, – ответил гусар. – Вы ведь, говорят, хороший физик – я спрашивал, все вас хвалят. Об этих солнцах, Аборигенах, а теперь еще и Аборигенках – женщины у них появились, говорят, вы встречались с ними уже…

– А почему именно я? – спросил Штельвельд приличия ради, потому что и сам считал себя хорошим физиком, правда, немного недооцененным. – Почему не академики, не тот же Лекарь, например?

– Они слишком осторожны, слишком боятся сделать ошибку. Доклад Лекаря я читал задолго до этого семинара, и там все, фигурально выражаясь, «с одной стороны, черное, но с другой – белое», а мне определенность нужна, стабильность, мне надо границы расширять – вот я и ломаю голову: ну, устрою я какую-никакую империю, вот собрался Подольский раввинат присоединить, евреи мне нравятся – дисциплинированные люди, ну а с языком там, с религией придумаем что-нибудь. И вот устрою я, скажем, эту империю, а тут шарах!.. И шарик наш развалится. Я вот слышал, вы с друзьями покидать Землю собрались…

– Откуда вам это известно? – начал Штельвельд, и тут до него, наконец, дошло: – Так вы…

– Ну да, я Гувернер-Майор, вот этот институт поддерживаю и вашему помогаю. Понимаете теперь, что мне нужна по возможности точная информация, а иначе, как планировать…

Штельвельд присмотрелся к собеседнику повнимательнее. Властелин Печерского майората Гувернер-Майор, личность загадочная и почти легендарная, был высок и хорош собой, его благородное, слегка удлиненное лицо напоминало известный автопортрет Дюрера и одновременно одного приятеля Рудаки, актера со странной фамилией Окунь, которая очень ему не шла, так как был это человек широкой романтической натуры и отнюдь не рыбьего нрава. У майора Ржевского даже тик был, как у этого Окуня, – он непроизвольно прищуривал левый глаз и дергал плечом.

Все это вместе: и Дюрер, и Окунь в одном лице, да еще и фамилия Ржевский, сбивало Штельвельда с толку. Он подумал о том, что солдаты этого Дюрера-Окуня сейчас безжалостно расстреливают из танка Белых Братьев в Институте информации, и сказал несколько растерянно:

– Все-таки вы лучше с академиками поговорите, на них целый институт работает или вот с товарищем моим, Ивановым – он в этом институте тоже, – и подумал: «Еще третий петух не прокричал…, – но тут же себя одернул: – Подумаешь, Петр нашелся, ситуация-то совсем иная, ну поговорит он с Ивановым, ну и что?».

– С академиками я уже говорил – они в один голос утверждают, что планета доживает последние годы, а я почему-то чувствую, что не так это, не так! – майор Ржевский прищурил левый глаз и дернул плечом. – А с Ивановым я хотел поговорить, но он ушел из института. Поговорю я и с ним обязательно.

– Есть у меня одна гипотеза, – вдруг неожиданно для себя сказал Штельвельд и рассказал о своей Гипотезе с большой буквы, о воскресшем академике Панченко и о том, что Гальченко говорил про умершего недавно некоего Моисея, который будто бы сидел с Аборигенами как ни в чем не бывало.

Майора Ржевского это явно расстроило.

– Печально, – сказал он, – очень печально. Если это так, то действительно надо готовить людей к переселению. А этот капитан Нема – он что% правда, организует переселение? И куда же?

«И это ему известно», – подумал Штельвельд и сказал:

– Да мы сами еще ничего не знаем – встретиться с ним хотим, чтобы выяснить…

– А… – Гувернер-Майор встал и протянул Штельвельду руку. – Ну, когда узнаете, скажите и мне, ладно? Мы ведь с вами еще встретимся, и с Ивановым я тоже очень хочу поговорить, вы ему передайте.

Он пожал Штельвельду руку и вышел из комнаты президиума.

Штельвельд посидел немного, хотел попросить еще чаю, но постеснялся и вернулся в зал. Там Лекарь как раз закончил свое выступление, и начались вопросы и дискуссия. Вопросы задавали вяло, в основном о том, какие пути исхода видит для человечества Лекарь. Лекарь новых путей не видел и чуть ли не повторял сюжеты старых фантастических романов, рассказывая про фотонную тягу и прочую атрибутику научной фантастики для старших школьников, в реальность которой никто из присутствующих, включая самого Лекаря, не верил.

«Тут коленвал и то редкость, мешок картошки дают, какая уж там фотонная тяга», – грустно подумал Штельвельд и решил со своей гипотезой в дискуссии не выступать: как-то она побледнела после того, как он рассказал о ней сначала в коридоре, а потом Гувернер-Майору. Да и дискуссия не заладилась: некоторые спорили с академиком и защищали теорию рефракции, другие соглашались с Лекарем, но и те, и другие говорили неубедительно и новых аргументов не приводили. Скоро Штельвельд соскучился и пошел искать Иру. Иру он нашел в столовой, ее очередь подошла недавно, поэтому картошка с тушенкой и два стакана кипятка со сгущенным молоком были еще теплыми, и Штельвельд с удовольствием все это проглотил под привычное ворчание боевой подруги. Он коротко рассказал о семинаре и собирался рассказать про воскресшего Панченко, но оказалось, что Ира о нем уже знает и даже успела на него посмотреть, пока подходила ее очередь. Про разговор с майором Ржевским он рассказывать не стал, приберег для более широкой и благодарной аудитории в лице Иванова и Рудаки.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – спросила Ира, когда они вышли из столовой.

– О чем об этом? – на всякий случай переспросил Штельвельд.

– Об Аборигенках этих, о мертвецах воскресших, и вообще, неужели планета действительно вот-вот развалится?

– Не знаю, честно, не знаю. Хочется верить, что не развалится – на нашу жизнь хватит и еще надолго, и Иванов так считает, и Аврам, – Штельвельд поправил рюкзак.

Они уже успели выйти из института и стояли на дороге, надеясь на какой-нибудь попутный транспорт.

– Зачем же вы тогда с этим Немой встречаетесь? – резонно спросила Ира.

– Почему бы и не встретиться – послушаем, что человек скажет, какие у него предложения. Аврам говорит, что он неплохой парень, – ответил Штельвельд не очень уверенно.

– Не нравится мне эта затея, а вдруг он приведет каких-нибудь бандитов. Ива вон вообще считает, что никакого Немы нет, а Аврам его специально выдумал, чтобы надраться на свободе, – продолжала Ира.

– Ну ты вообще со своей Ивой, – обиделся Штельвельд и замолчал.

Ухо снова начало болеть, идти было далеко и идти не хотелось. И тут во дворе института что-то громко взревело, и из ворот выехал старый «мерседес» – раритет на дизельном топливе, принадлежащий профессору Щетинину, который и сам был в своем роде раритетом по нынешним прагматичным временам не меньшим, чем его машина. Профессор Щетинин был философ, кормящийся возле физиков, как шакал подле крупных хищников. Считалось, что он занимается философским истолкованием физических теорий, однако трудов его никто не видел, зато видели его исправно в день выдачи продуктов по талонам. Вот и сегодня был как раз такой день, и отоварившийся профессор направлялся восвояси. Штельвельд робко ему помахал, и профессор вопреки; ожиданиям остановился и гостеприимно распахнул дверцу; машины перед Ирой, лучезарно улыбаясь.