Тут она замолчала, сообразив, что перед ней какой-то другой Сашка. Может быть, тоже кобель, но стопроцентной уверенности у нее не было. Она охнула, на лице ее отразилась сложная гамма чувств, от обалдения до досады.

— Ох, а ты еще кто такой? — она подбоченилась и подозрительно осмотрела меня с ног до головы. Скучавший на перекрестке патруль из двух фрицев с интересом начал поглядывать в нашу сторону. Вот один что-то другому сказал на ухо. Второй выплюнул прямо на тротуар окурок. И вот оба они уже пялят зенки в нашу сторону. Вот же черти принесли эту бабу скандальную! Не завидую ее Сашке…

— Милая, прости меня дурака, — я шагнул к ней и взял ее за руки. Так быстро, что она даже не сообразила увернуться. — Сил моих нет больше без тебя жить!

— Да что ты такое говоришь? Ты кто такой?! — завозмущалась она и попыталась вырваться. Ага, так я и отпустил! Втравила меня в разборку, так что терпи теперь. Я притянул ее к себе, обнял и зашептал на ухо.

— Барышня, милая, не губи, сделай вид, что я твой Сашка и есть, и что ты меня простила, — на середине моей фразы она даже перестала вырываться. — Иначе меня патруль заграбастает.

Я заглянул в ее округлившиеся глаза и крепко поцеловал.

— Ну пойдем уже домой, милая, — проворковал я и поволок уже не упирающуюся тетку в ближайшую подворотню.

Каждую секунду ожидая, что за моей спиной раздастся грозное: «Хальт!»

Не раздалось. Уф. Добро пожаловать в Псков, дядь Саша. Вот тебе адреналинчика щедрой рукой.

— А тебя в самом деле Саша зовут? — уже кокетливо спросила тетка, заправляя выбившуюся прядь волос под косынку.

— Только тссс! — я усмехнулся и приложил палец к губам. — Это военная тайна!

Я бросил быстрый взгляд на улицу, но патруля уже не увидел.

— Спасибо, барышня! — я легонько чмокнул в щеку свою «спасительницу» и устремился к другому выходу из дворика.

— Меня вообще-то Маруся зовут! — раздался мне вслед слегка разочарованный голос.

Самым сложным было не крутить башкой, как оголтелый турист. В принципе, народу вокруг уже было столько, что если не буду пялиться на все, как баран на новые ворота, то никто на меня и внимания не обратит. Так что я медленно шел с опущенной головой, выхватывая взглядом из окружающего пейзажа разные подробности.

А потом снова опускал взгляд к брусчатке и смотрел на свои стоптанные кирзачи. Посреди улицы — трамвайные рельсы. Вдоль них прихрамывающая лошадка со спутанной рыжей гривой волочет утлую телегу, из которой в разные стороны торчат гнутые ножки стульев, полированные бока тумбочек и прочая, как попало сваленная, мебель.

Еще несколько шагов. Слева — вывески магазинов. Такие мирные, пасторальные. Булочная, аптека… Кажется, эти вывески еще до революции нарисованы. Вообще не помню в Пскове этого места…

Бл*ха, надо отключить уже в голове попытку натянуть то, что я вижу на то, что я помню! А то мое лицо со стороны точно будет выглядеть сосредоточенным, что может вызвать лишние подозрения. Прими уже, дядь Саш, что это ДРУГОЙ Псков. Вообще ни разу не похож на тот, по которому ты гулял с Ленкой и пивас в летнем кафе посасывал, провожая глазами быстроглазых девчонок в летних платьях. Разве что старые крепостные стены и церковные купола те же. Остальное… Остальное чужое. Незнакомое.

Я бочком переместился ближе к другой стороне улицы, поближе к потоку местных жителей, подальше от троих парней в оливковой форме, которые деловито вколачивали в улицу указатель с надписями на немецком. Судя по сытеньким и самодовольным рожам — фрицы. Кто это еще такие? Фашистский стройбат какой-то?

Запомнил форму.

Увернулся от доски, которую волок прихрамывающий босой мужик с тоскливым выражением на лице.

Придержал за локоть симпатичную девушку в летнем платьице в цветочек. Та капризно дернула плечом, едва глянув в мою сторону. Понятно, ее платьице и завитые локоны предназначены вон для тех парней в пузатеньком кабриолете, определить марку которого на глаз я сходу не сумел. Бравые эсэсовские офицерчики в отглаженной форме. Что ей какой-то там унылый очкарик-оборванец в самом деле…

Поток людей вынес меня на площадь, заполненную народом.

Арки гостиного двора, прилавки, собранные из чего попало, среди черных проплешин недавних пожаров. Разрушенное и целое, все вперемешку. Немецкие солдаты обступили бабулю в платке. Та бойко трещит по-немецки, мол, нашли чем удивить, ребятишки. Были тут уже ваши, только в тот раз я была молодуха с сиськами торчком.

Это в какой, интересно, прошлый раз? В первую мировую?

Надрывался в середине регулировщик, выкрикивая немецкие команды.

Голосили зазывалы.

Из матюгальников неслась бравурная музыка.

Троица симпатичных девчонок с букетами цветов спешит куда-то, сверкая задорными улыбками.

Стайка чумазых пацанов в подворотне воровато зыркает глазами. Что-то эта шпана явно затевает…

«Надо же, будто и не война вовсе…» — я подпер плечом стену какого-то дома в тени дерева и выдохнул. Жарища, трындец, конечно… Взмок уже под этой робой своей, как мышь.

Сначала думал, что рядок полулежащих людей на другой стороне улицы — это просто работяги какие-то отдыхают. Тем более, что другой отряд таких же копался в пожарище, оставшемся от торговых рядах, растаскивая в стороны обгорелые деревянные балки.

Бл*яха…

Дядь Саш, а ну собрался! Умилился он, девок с цветочками увидел, слюни распустил!

Забыл, куда пришел что ли?

По распахнутому глазу ближайшего ко мне тела ползла жирная зеленая муха. Соседний лежал, свернувшись каралькой, чуть ниже сползшей кепки в виске зияет черная дырка.

Десять трупов, в сторону которых аборигены старательно не смотрят. Галдят, торгуются, товары свои рекламируют.

— Слыш, мать, а эти… Кто? — вполголоса спросил я у старушки с корзинкой, пристроившейся в том же теньке, что и я.

— Неместный что ль? — отозвалась бабка.

— Ага, только пришел, — покивал я.

— Так они неделю уж почти лежат, их немцы убирать не разрешают, — бабка вздохнула и покачала головой. — Семнадцатого расстреляли. Соладтика ихнего нашли убитого, в колодце. Сказали, что ежели убивца не выдадим, то… — она пожевала бледными губами и снова вздохнула. — Вот видишь, как оно получилось? Похватали, до кого дотянулись, и расстреляли. Командир ихний сказал, что ежели кто тронет тела, то рядом ляжет. Аграфена, подруженька моя, убивается. Внук там ведь ее лежит. Вон с того краю в синей рубахе. Пятнадцать ему всего, какой из него убивец?

Я зло сплюнул. «Привыкай, дядь Саша», — в очередной, уже хрен знает какой раз, сказал я себе. И принялся обшаривать взглядом торговую площадь в поисках подходящей для моей цели кандидатуры.

Тугой рулончик рейхсмарок