Однако политические результаты визита Кылыч-Арслана в столицу были невелики. Был заключен договор о дружбе, но действовал он недолго. Несколькими годами позже султан глумливо заявил, что чем больший вред причиняет он империи, тем более ценные подарки получает он от императора.

В таких обстоятельствах мир на восточной границе долго длиться не мог. Под воздействием различных местных причин, а может быть, не без влияния Фридриха в 1176 году вспыхнули военные действия. Мануил сам встал во главе войска. Целью похода была столица султаната – Иконий (Кония). Византийские войска углубились в горные ущелья Фригии вблизи крепости Мириокефалон и здесь 17 сентября 1176 года подверглись неожиданному нападению турок сразу с нескольких сторон. Поражение византийцев было полным; император с трудом избегнул плена и спас свою жизнь. Византийский историк Никита Хониат писал: «Зрелище было поистине достойно слез, или, вернее сказать, зло было так велико, что его невозможно было оплакать: рвы, доверху наполненные трупами, в оврагах целые холмы убитых, в кустах горы мертвецов… Никто без слез и стонов не проходил мимо, но все рыдали и по именам называли погибших друзей и родственников».

Несмотря на прискорбный результат сражения при Мириокефалоне, анонимный панегирист Мануила ставит само бегство Мануила от турок в разряд его блистательных деяний, говоря: «Столкнувшись с массой захватчиков-исмаилитов, он обратился в бегство один, не опасаясь такого количества мечей, стрел и копий».

Гийом Тирский, проведший некоторое время в Константинополе в 1179 году, так описывает состояние Мануила после поражения при Мириокефалоне: «С этого дня поражение так крепко запечатлелось в его памяти, что, хотя обычно настроение его было веселым, он никогда больше не показывал, несмотря на все усилия придворных, ни малейшей радости и до своей смерти не обрел своей физической силы, ранее такой большой. Он был настолько раздавлен постоянной пыткой, которую ему создавала мысль об этом поражении, что он не мог ни успокоить свой ум, ни обрести обычное спокойствие духа».

Следует заметить, однако, что в силу каких‐то совершенно загадочных причин Кылыч-Арслан не использовал своей победы и начал переговоры с императором, которые и привели к заключению мира, который вполне устраивал Византию.

В длинном письме, адресованном своему западному другу, королю Англии Генриху II Плантагенету, Мануил сообщает об этом поражении, стараясь, впрочем, немного смягчить ситуацию. Это письмо интересно, во‐первых, детальным описанием сражения, и, во‐вторых, там можно прочесть интересную информацию о роли в сражении англичан, которые с 1066 года были на византийской службе, в частности состояли в императорской гвардии.

В свое время сражение при Манцикерте в 1071 году нанесло владычеству Византии в Малой Азии смертельный удар. Но современники этого не понимали и все еще надеялись поправить дела и избавиться от сельджукской опасности. Поражение при Мириокефалоне в 1176 году разрушило эти надежды Византии. О какой‐либо серьезной наступательной политике империи на Востоке после этого не могло быть и речи. Теперь она с трудом могла охранять границу и отражать сельджуков, не перестававших проникать на византийскую территорию. Сражение при Мириокефалоне, по словам историка Куглера, «решило навсегда судьбу всего Востока».

Почти одновременно с поражением при Мириокефалоне Мануил получил ответ на свое письмо к Фридриху Барбароссе (в этом письме он говорил о плачевном положении сельджукского султана – при том, что Фридрих знал правду о сокрушительном поражении Мануила, – и упрекал германского государя по поводу его сношений с иконийским султаном). Фридрих писал, что германские императоры, получившие власть от славных императоров римских, должны управлять не только Римской империей, но и «греческим королевством» (ut nоn solum Romanum imperium nostro disponatur moderamine, verum etiam regnum grecie ad nutum nostrum regi et sub nostro gubernari debeat imperio); поэтому он приглашает Мануила признать сюзеренитет западного императора и подчиниться авторитету папы; закончил свое письмо Фридрих заявлением, что в будущем будет сообразовывать свое поведение с поведением Мануила, напрасно сеющего смуту среди вассалов Западной империи.

Итак, в представлении властного Гогенштауфена Византийская империя должна подчиниться ему как западному императору. Как видно, идея о единой империи не перестала жить и в XII веке; сначала о ней вспоминает Мануил, а потом, когда обстоятельства изменились не в его пользу, о единой империи мечтает Фридрих.

Сражение при Леньяно (1176 год), закончившееся полным поражением Фридриха в Северной Италии и повлекшее за собой торжество североитальянских городов и поддерживавшего их папства, должно было, казалось, несколько поправить дела Мануила в Италии. Но в следующем году Венецианский конгресс, в котором участвовали Фридрих, папа и представители итальянских городов, примирил германского государя с папой. Другими словами, этим был положен конец той вражде, которая существовала между Германией, ломбардскими городами и папской курией и на которой Мануил строил свои дипломатические расчеты.

По словам Ф. И. Успенского, «Венецианский конгресс был таким же ударом для Византийской империи, как и поражение, нанесенное ей иконийским султаном при Мириокефалоне. Сблизив в одно и то же время враждебные Византии элементы на Западе, он был предвозвестником коалиции, завоевавшей в 1204 году Константинополь и образовавшей на Востоке латинские государства». Для Венеции конгресс 1177 года имел чрезвычайное значение; в город прибыло более десяти тысяч иностранцев – блестящее европейское общество во главе с западным императором и папой, – и все удивлялись красоте, богатству и мощи этого города.

Незадолго до смерти Мануилу удалось добиться дипломатического успеха – женить своего сына и наследника Алексея на восьмилетней дочери французского короля Людовика VII – Агнессе, получившей в Византии имя Анны. Обострение отношений, возникшее между Византией и Францией после Второго крестового похода, благодаря этому браку должно было, по‐видимому, сгладиться. Евстафий Солунский (Фессалоникийский) составил хвалебную речь по поводу прибытия в Мегалополис, то есть в Константинополь, императорской невесты из Франции.

Кроме того, письмо, посланное Мануилом английскому королю Генриху II после поражения при Мириокефалоне, способствовало установлению дружественных отношений между двумя государями; есть свидетельства о появлении византийских посланников в Вестминстере в последние годы правления Мануила. Принимал их, по поручению Генриха II, дипломат Джеффри де Хей. Тот же Джеффри был в свою очередь послан в Константинополь. Генрих II, как кажется, был хорошо информирован об увлечениях Мануила, среди которых не на последнем месте была охота, – в подарок византийскому императору на корабле, отплывшем из Бремена, была отправлена свора собак.

Но это были частные успехи. Политика Мануила не походила на осторожную и продуманную политику его деда и отца. Будучи охвачен несбыточной мечтой восстановить единство империи, направляя усилия на борьбу и в то же время на установление отношений с Западом и тяготея всем существом своим к западному укладу жизни, он оставил без надлежащего внимания Восток, не сумел помешать дальнейшему развитию Иконийского султаната и увидел крушение всех надежд империи после разгрома при Мириокефалоне. Предпочтение, отдаваемое Мануилом Западу, чуждому Византии и в те времена еще не могшему равняться с культурой византийской, принесло пагубные плоды для государства. Принимая с распростертыми объятиями иностранцев и раздавая им наиболее ответственные и выгодные места, Мануил возбудил сильное негодование среди своих подданных, что закладывало повод для кровавых столкновений при первом удобном случае.