Постановление относительно браков соответствовало проекту Шпеера: ранние браки (девочек до пятнадцати лет и мальчиков до шестнадцати лет) облагались особым налогом в пользу кагала и не должны были заключаться до тех пор, «покуда молодые друг дружку не воспознают»[197]. Предполагалось также ограничить «варварскую» роскошь в одежде: осуждению подверглись мужские бархатные полукафтаны, украшенные серебряными крючками, женские платья, отделанные галуном, и ожерелья из червонцев. Кроме того, депутаты беспокоились «о соблюдении чистоты и опрятности во всем нашем народе»[198].

Последний любопытный документ из связанного с деятельностью собрания еврейских депутатов в Полоцке комплекса материалов – «ремарки» Б. Шпеера к изложенному выше проекту. Шпеер пытался объяснить Кречетникову, почему он отказался от прежних радикальных планов переустройства еврейского общества и объединился с кагальными депутатами: «…Старался я, чтоб равновесие кагальской власти и с ограничением частного сообщника согласовало для того, что всегда народ, привыкший к притеснению, большую склонность имеет к ябедничеству, получивши хотя бы малейшую свободу»[199]. Все преобразования внутри еврейского общества следовало проводить постепенно. Поэтому предложенный депутатами проект частичной модернизации кагала и общинных структур необходимо было, по мнению Шпеера, рассматривать в качестве неизбежного промежуточного этапа в процессе «цивилизования» евреев. В заключение Шпеер порекомендовал губернатору и в дальнейшем действовать «в согласии» с кагалом и раввинами[200].

На данный момент невозможно сказать, как развивались дальнейшие события и в какой степени был реализован проект еврейских депутатов. Во всяком случае, многие высказанные депутатами, Б. Шпеером и другими участниками развернувшейся под покровительством полоцкого губернатора полемики идеи продолжали циркулировать в российской бюрократической среде по меньшей мере до конца александровского царствования.

Таким образом, включение еврейского населения в число объектов управления сразу же поставило российскую власть перед рядом проблем. Выступление Шпеера с проектом реформы послужило удобным поводом для попытки вмешательства во внутреннюю жизнь еврейских общин присоединенных территорий. Наиболее интересной стороной в позиции властей в данной ситуации представляется исходившая от генерал-губернатора (а возможно, и от самой императрицы) инициатива еврейского представительства. Потребовалось участие самих еврейских представителей для предоставления информации о евреях «из первых рук», подобно тому как остальные сословия и регионы империи получили возможность высказаться в процессе заседаний Уложенной комиссии 1767–1768 гг., которая, по выражению самой Екатерины II, «предоставила ей сведения о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещися должно»[201]. Иными словами, власти обрели в евреях новый объект контроля, однако дальнейшие события показали, насколько трудной оказалась эта задача. Именно стремлением выявить среди евреев, как и среди других «инородцев», элиту, с которой власть могла бы сотрудничать, возможно, и было обусловлено широкое распространение различных форм еврейского представительства в последующие годы.

В первых числах марта 1785 г. Екатерина II удостоила аудиенции двух евреев, именовавших себя «поверенными белорусского еврейского общества»[202]. Один из них, Цалка Файбишович, второй гильдии купец из Витебска, был к тому времени уже известен в присутственных местах Санкт-Петербурга своими настойчивыми ходатайствами о возмещении причиненных ему российской администрацией убытков. Первое известное нам упоминание о Файбишовиче относится к 1764 г. Он фигурирует в числе девяти «старших евреев Витебского кагала» в заемном обязательстве, данном витебским кагалом И. и Б. Козейкам[203]. В мае 1772 г. Файбишович, при неизвестных обстоятельствах лишившийся своего высокого поста и потому именующийся просто «обывателем витебским», упоминается в числе злостных должников кенигсбергского коммерсанта Хаима Фридлендера[204]. При этом финансовое положение Файбишовича было не столь плачевным, как у некоторых его бывших «коллег»[205]: его недвижимое имущество состояло из трех деревянных домов, нескольких каменных погребов, сараев, лавок и амбаров и прочих хозяйственных строений. В 1773 г. при перестройке Витебска по новому «высочайше апробованному» плану все принадлежавшие Файбишовичу строения были снесены для устройства городской рыночной площади, в результате чего Файбишович и его семья были, по его словам, доведены «до крайнего убожества и нищеты»[206]. Файбишович попытался перенести свою коммерческую деятельность в соседнюю Могилевскую губернию: в мае 1774 г. могилевская губернская канцелярия передала ему на откуп конские сборы за 2420 рублей в год, несмотря на то, что месяцем ранее эти сборы на официальных торгах были отданы на откуп другому купцу. Жалобы последнего по указанию императрицы рассматривались в Первом департаменте Сената в августе 1776 г. Чиновников губернской канцелярии и самого могилевского губернатора М.В. Каховского приговорили к штрафу, а откуп был оставлен за Файбишовичем[207], который к тому времени снова занял должность в кагале, правда, теперь он оказался на более низкой ступени кагальной иерархии. Он стал секретарем витебского кагала и хранителем пинкаса, т. е. владел секретной информацией о доходах и расходах кагала, причем пинкас хранился у него дома. В феврале 1778 г. Файбишович оказался замешанным еще в одном скандале. Правда, в отношении этого эпизода мы вынуждены полагаться на изложение Е.К. Анищенко, которое, как уже было показано в предыдущем параграфе, не всегда отличается точностью. В ноябре 1777 г. витебский кагал обратился с прошением к полоцкому губернатору А.В. Нарышкину: члены кагала хотели, чтобы дела о долговых обязательствах между христианами и евреями в нижних земских судах разбирались в присутствии поверенных от кагала. Их ходатайство было удовлетворено, и в феврале 1778 г. витебский еврей Литман Беркович отправился в суд с жалобой на своих должников – шляхтича А. Зарянку и мещанина Я. Боярского. Файбишович сопровождал его в качестве представителя кагала. Евреи попытались занять стулья рядом с судьями. Последние, принадлежавшие к шляхетскому сословию, были оскорблены таким «нахальством» и выгнали евреев. Беркович и Файбишович, по версии членов суда, при этом сопротивлялись и «совсем противные чести присутствующих делали изъяснения», а по версии кагала, вышли «добропорядочно, поклонясь со всякою учтивостью». Характерно, что свое поведение члены суда мотивировали не законодательством, а «общенародным обыкновением», т. е. обычным правом. В результате по распоряжению вице-губернатора Беркович попал на сутки под арест, а Файбишович отделался выговором[208]. В том же 1778 г., 16 октября, Файбишович был избран одним из двух глав витебского кагала и, таким образом, снова занял место на вершине общинной иерархии[209].