Мистера Филдинга Индия очаровала довольно поздно. Ему было уже за сорок, когда он вошел в странное неоготическое здание вокзала Виктория-Терминус в Бомбее и, дав непременную взятку европейцу-контролеру, отнес багаж в купе своего первого тропического поезда. Путешествие это навсегда отложилось в его памяти. Из двух его попутчиков один был юношей, как и он, очутился на Востоке впервые, как и сам Филдинг, второй же был закаленным англоиндийцем и его ровесником. От обоих Филдинга отделяла непреодолимая пропасть: он повидал на своем веку слишком много стран и людей, чтобы быть первым или стать вторым. Новые впечатления теснились у него в голове, но это были непривычные новые впечатления — прошлое определяло их восприятие, и то же самое касалось и его ошибок. Например, смотреть на индийца так, словно он итальянец, было не самым распространенным заблуждением, как, впрочем, и не смертельным, — Филдинг часто пытался проводить аналогии между этим полуостровом и тем, другим, меньшим и более изящно оформленным, протянувшим свой сапожок в античные воды Средиземного моря.

Его преподавательская карьера странным образом отличалась большим разнообразием, и подчас он попадал в затруднительные ситуации, в чем потом горько раскаивался… Сейчас это был стойкий, добродушный, разумный и здравомыслящий человек, давно разменявший пятый десяток, но до сих пор веривший в силу образования. Ему было не важно, кого учить: на его пути встречались и мальчишки из государственных школ, и дефективные дети, и полицейские, а теперь он не возражал попробовать свои силы и на индийцах. По протекции друзей он получил место ректора маленького чандрапурского колледжа, полюбил его и считал свое назначение большим успехом. В отношениях с учениками он и в самом деле добился успехов, но пропасть между ним и его соотечественниками, наметившаяся еще в поезде, стала лишь глубже и шире. Сначала Филдинг не понимал, в чем дело. Его нельзя было упрекнуть в недостатке патриотизма, он всегда был в прекрасных отношениях с англичанами в Англии, все его лучшие друзья были англичане, так почему все пошло не так именно здесь? Внешне грубоватый, он вызывал доверие своими большими неуклюжими руками и синими глазами еще до того, как раскрывал рот. Но потом что-то в его поведении озадачивало людей и не могло развеять недоверие, порождаемое — что вполне естественно — его профессией. Это зло в Индии должно быть у всех в головах, но горе тому, через кого это зло усиливается! У англичан нарастало и крепло ощущение, что мистер Филдинг — это разрушительная сила, и это было верное мнение, ибо идеи смертельны для кастовости, а Филдинг пользовался идеями самым мощным способом — обмениваясь ими. Не будучи ни миссионером, ни ученым, он больше всего преуспел в искусстве взаимообогащающей беседы. Он верил, что мир — это земной шар, населенный людьми, изо всех сил пытающимися достучаться друг до друга, и кратчайший путь к сближению — это добрая воля, культура и разум. Такая вера плохо вписывалась в чандрапурское общество, но Филдингу было уже поздно от нее отказываться. У него не было расового чувства, и не потому, что он считал себя выше своих собратьев, а потому, что он рос и воспитывался в иной атмосфере, где не было места стадному инстинкту. Больше всего ему навредила фраза, вскользь произнесенная им однажды в Клубе — о том, что так называемая белая раса на самом деле розово-серая. Он произнес эту фразу в шутку, не понимая, что «белая» относится к цвету не больше, чем фраза «Боже, храни короля!» — к богу, и верхом неприличия было подвергнуть сомнению то, что этот эпитет означал в действительности. Розово-серый субъект, которому была адресована шутка, внутренне разъярился — его чувство уверенности в себе было сильно задето — и не преминул сообщить об этом остальным овцам стада.

Тем не менее его продолжали терпеть — за доброе сердце и физическую силу; однако жены членов Клуба решили, что Филдинг не настоящий сагиб. Он им не нравился, так как не обращал на них ни малейшего внимания. Это сошло бы ему с рук в феминистской Англии, но сильно вредило здесь, где от мужчины ждут энергичной помощи. Мистер Филдинг никогда не рассуждал с видом знатока ни о собаках, ни о лошадях, он не давал обедов и не наносил дневных визитов, он ни разу не украсил рождественскую елку для детей, и, несмотря на посещения Клуба, он приходил туда только затем, чтобы поиграть в теннис или бильярд, а затем уйти домой. Именно так. Он открыл для себя, что мог вполне ужиться с англичанами и индийцами одновременно, но тот, кто хочет ладить еще и с англичанками, должен отказаться от общения с индийцами. Соединить это было невозможно. Бесполезно было обвинять в этом обе стороны, бесполезно было обвинять их в том, что они без устали обвиняли друг друга во всех смертных грехах. Это была просто данность, и Филдинг должен был сделать свой выбор. Большинство англичан предпочитало своих соотечественниц, которые, приезжая в Индию во все возрастающем числе, делали жизнь местных джентльменов вполне сносной. Филдингу было приятно и удобно близко общаться с индийцами, но в этом мире все имеет свою цену. Как правило, ни одна англичанка не переступала порог колледжа, если ее не принуждали к этому какие-то официальные дела, и если он и пригласил миссис Мур и мисс Квестед на чай, то только потому, что они были приезжими, смотрели на все беспристрастным, хотя и поверхностным взглядом и вряд ли станут менять тон, обращаясь к другим его гостям.

Колледж был стеснен в площадях Департаментом общественных работ, но сохранил старинный сад и садовый дом, в котором Филдинг и жил большую часть года. Он одевался после ванны, когда слуга объявил о приходе доктора Азиза. Повысив голос, Филдинг крикнул:

— Прошу вас, чувствуйте себя как дома!

Эта фраза не была заранее заготовленной, как и большая часть того, что делал мистер Филдинг: он произнес то, что думал и чувствовал в данный момент.

Для Азиза эта фраза имела совершенно определенное значение.

— В самом деле, мистер Филдинг? Вы очень добры, — отозвался он. — Мне чрезвычайно нравится поведение, лишенное условностей.

Дух Азиза воспарил, он живо оглядел комнату. Не лишенная налета роскоши, она была начисто лишена порядка — здесь не было ничего, способного нагнать робость на бедных индийцев. Мало того, комната была красива, и через тройную дубовую арку оконного переплета открывался вид на сад.

— Честно сказать, я давно хотел познакомиться с вами, — продолжал Азиз. — Я очень много слышал о вашем добром сердце от Наваба Бахадура. Но как я мог познакомиться с вами в такой дыре, как Чандрапур? — Он подошел вплотную к двери спальни. — Знаете что, когда я пробыл здесь еще совсем недолго, мне хотелось, чтобы вы заболели, и тогда мы с вами точно бы встретились.

Оба рассмеялись, и воодушевленный своим успехом Азиз принялся вдохновенно импровизировать.

— Я говорил себе: «Как выглядит сегодня утром мистер Филдинг? Наверное, он очень бледен. Уполномоченный хирург тоже бледен, и он не поедет к мистеру Филдингу, потому что у того начинается лихорадка». Он послал бы к вам меня, и мы с вами очень приятно провели бы время, ибо вы признанный знаток персидской поэзии.

— Так, значит, вы знаете меня по слухам.