А когда Костя закончил с костром, они устроились на бревне рядом и взяли по бутерброду. И тут звякнул колокольчик на одной из удочек, сообщая о поклевке.

Костя об удочках и думать забыл, так что бросился к ней и стал аккуратно тянуть на себя, стараясь, чтобы рыба не сорвалась с крючка. Конечно, был шанс, что это очередной башмак, но в итоге он вытащил вполне неплохих размеров карася. Прав был дед, после Купалы клевало лучше. Устроив рыбку в ведре, он вернулся к Васе и увидел, что тот улыбается.

– Твоих рук дело? – он кивнул на ведро.

– Как я смог бы, я ведь тут, с тобой, – Василек невинно улыбнулся и откусил от бутерброда. – Просто, ты хороший рыбак, – он подмигнул.

Не прошло и пяти минут, как вторая удочка позвала к себе Костю.

– Так, давай договоримся, никакого обмана, – улыбнулся Костя, вытащив вторую рыбку. Он не понял, кто это, но размеры позволяли и ее отправить на уху. – В прошлый раз я поймал ботинок и пару пиявок, так что думаю, дело не во мне. Нравится бутерброд?

– Нравится, – охотно признал Василек, оставив без ответа его подозрения.

Но за полчаса Костя практически наполнил ведерко. К тому моменту колокольчики уже были не нужны, небо над ними было зеленовато-голубым, но еще сопротивлялось розовому золоту на востоке.

Костя смотал удочки и сел на бревнышко рядом с Васей, снова ощущая идущий от него аромат летних трав.

– Ты приятно пахнешь, – сказал он вдруг, не успев себя одернуть.

– Правда? Чем? – Вася развернулся к нему, подобрав под себя ногу. Ему и раньше люди это говорили, но все отмечали разное. Он даже наклонился к Косте чуть ближе, словно предлагая обнюхать себя получше.

– Нагретым на солнце лугом. Медовыми травами, но с горчинкой. Как полынь в полдень, – сказал Костя, втянув в себя воздух и прикрыв глаза.

Несколько мгновений Вася смотрел на его лицо. Природа оказалась щедра к Косте – в дополнение к светлым волосам одарила его темными бровями и ресницами, не длинными, зато рисующими красивый контур.

И губы тоже аккуратно очерченные, не такие пухлые, как у самого Василька, но все равно видно, что мягкие. Вася решил проверить получше – качнулся вперед и прижался к ним своими.

Костя позволил себя поцеловать, но все же отстранился. Замешательство росло все сильнее.

– Почему ты меня поцеловал? Сейчас и тогда? – спросил он, стараясь не скатываться в нервозность, как неопытная девчонка.

– Потому что ты мне нравишься, – голос Василька снова прозвучал так, словно он объясняет очевидные вещи. – Захотел поцеловать тогда и хочу сейчас.

Это даже немного обескуражило Костю. Он облизнул губы, снова ощутил на них горьковатый болотный привкус.

– Ты знаешь, что среди людей это не приветствуется? – спросил он. – У вас не так?

– Нет, не так, – покачал головой Василек. – Да и у людей это не всегда не приветствовалось, – он снова коснулся беспорядочной россыпи уже почти сухих светлых волос. – То хорошо, то плохо. Чудные вы…

– Почему это мы чудные? – удивился Костя, но задумался. – Ты что, и раньше с людьми… целовался? – спросил он.

– Ну, конечно, – Вася фыркнул и чмокнул его в кончик носа. – Я ведь говорил, что мне нравится проводить время с людьми. Лет семьдесят назад был один поэт, Сережа…

– Свищет ветер под крутым забором,

Прячется в траву.

Знаю я, что пьяницей и вором

Век свой доживу.

Тонет день за красными холмами,

Кличет на межу.

Не один я в этом свете шляюсь,

Не один брожу, – процитировал он, глядя в глаза Косте.

– Есенин? – опешив, спросил Костя. – Серьезно, ты целовался с Сергеем Есениным? Он же страшный бабник был.

– Целовался, – кивнул Вася, решив про другое рассказать попозже, только добавил, – и не только. Сложный он был, Серёжа, мятущийся. Иногда срывался в Константиново, где мы познакомились, рассказывал о себе, плакал.

У Кости не укладывалось это в голове, но тут он вспомнил про разговор с дедом.

– А Булгакова ты случайно не встречался? – спросил он, не сводя взгляд с Васи, но было не похоже, что тот врал.

– С Мишелем-то? – уточнил Вася и кивнул, рассмеявшись. – Бывало. Но с ним все было только платонически. С ним мы пили… много. Его я тоже на шабаш водил, он был так впечатлен, что обещал написать об этом.

– Я как раз вчера об этом читал, – ответил Костя. – Сразу Купальскую ночь вспомнил. А почему пили много? – спросил он.

– Я не знаю, в курсе ты или нет, но Мишель разным увлекался, – Вася чуть нахмурился. – Наверное, сказывалось, что он сам был врачом, разбирался в таких вещах. Говорил, что экспериментирует. И все равно… я любил его. А он любил нашу Елену. Вот и пили. Но ему повезло больше, Лена стала его женой, а мне он был другом. Знал о моих чувствах, но не играл ими, просто сказал, что я дорог ему, как друг.

– Вашу Елену? – уточнил Костя, у которого голова все равно шла кругом. – Его жена была из нечисти?

– Ага, ведьма, – подтвердил Василек. – Вообще, мы с ней дружили, и она из-за хорошего отношения ко мне какое-то время пресекала ухаживания Мишеля, но я видел, что и ей он нравится, поэтому попросил не мучить ни его, ни себя. Мне важнее было, чтобы он в принципе был счастлив.

– С ума сойти, – Костя потер лицо. – А как ты вообще понял, что тебя мужчины привлекают? – не мог не спросить он.

– А с чего ты взял, что меня только мужчины привлекают? – хмурое выражение стерлось с лица Василька, будто грозовое небо кто-то салфеткой протер, и на нем расцвело ослепительное солнце. – Мне и девушки нравятся.

– Тогда я совсем запутался, – Костя посмотрел на него. – Последние полчаса ты мне про своих мужиков рассказывал, которые по совместительству входят в школьную программу по литературе.

– Да ты что? Значит, они все-таки стали известными? – обрадовался Вася и пожал плечами. – Ну с дамами у меня отношения больше были с нашими. А еще до Сережи я дружил с женой одного писателя, Сонечкой. Так мне ее жалко было, Лев ее совсем ее не ценил. Придет она ко мне на озеро, поплачет о его чудачествах, потом застегивается на все пуговицы и уходит, как она говорила, нести свой крест.

– Еще какими известными, – ответил Костя и вздохнул. – А первую любовь свою помнишь? Это был парень или девушка?

– Девушка, – улыбнулся Вася. – Тоже дух воды, из наших. Сейчас она где-то далеко, сказала, что в этих водах ей холодно