бороду. Они тонут и вновь возникают в быстрых ярых волнах. Машут руками. Цепляются друг за друга. Скользят. Бьются. Захлебываются. Уносит их хрустальная дремучая река. Пьяные есаулы от них отстают. Я бегу вровень с ними…

Река, река, помоги ему!..

Аллаяр-бай захлебывается, бьется. Мелькают в воздухе красные беспомощные пальцы! Турсунджан цепко держит его за бороду, наматывая ее на ловкую свою руку…

Но!

Что это?! Стой!.. Подождите, домулло! Эй, подождите!.. Ай!.. Откуда он у вас? Откуда?.. Вы вытащили его из лакового сапога. Узкий короткий ура-тюбинский нож. С месяцеобразным обоюдоострым концом. Таким ножом мой отец резал больных ягнят. Сладкий нож. Он входит сразу в тело. Как в воду… Подождите, домулло! Это же нечестно! Древний обычай запрещает пользоваться оружием!.. Только руками можно…

…Я кричу?.. Бегу… Подождите, домулло! Ай!..

Турсунджан плещется в волнах, крутится, бьется, убирая, отстраняя круглую свою нагую голову от ножа. Но сколько он может храниться?.. Ускользать?.. Сколько?..

Нож сразу мягко входит в глаз. Как стрела в глаз оленя.

Эй! Джоон! Душа! Кайф!.. Убивай без дрожи!..

…Турсунджан, друг, почему ты сразу разжимаешь руку и отпускаешь бороду Аллаяра-бая? Почему уже не плещешься, не бьешься, не крутишься, не вьешься в волнах? Почему сразу река быстрее уносит тебя? Почему ты тонешь, уходишь, падаешь? Почему твоя голова красная? Почему одна волна набегает и смывает кровь, но голова тут же вновь делается красной? Твоя голова! Круглая, как термезский арбуз!

Термезские арбузы самые сладкие, самые сочные, самые красные! Продавцы на базарах всегда продают их на взрез… Но никто не режет эти арбузы — все знают, что они сладкие, и красные… Зачем же зарезали твою голову? Зачем она красная? Зачем она пропала в волнах?..

Я кричу? Я бегу вдоль берега? Я стою на берегу, а Турсунджана уже нет?..

…Мушфики-ака, не бросайте нас. Я не нарушу клятву о дувале. Это моя голова сама выросла над дувалом. Давайте, ака, замесим новые кирпичи и поставим их на дувал. Закроем Кумри. Клянусь алыми конями! Клянусь скакунами, задыхающимися на бегу, я не нарушу клятву о дувале…

…Коко, помоги мне…

Я бросаюсь в реку. Я плыву к Аллаяру-баю.

— Эй! Джоон! Гнилое гиблое семя опиекурилыцика! И ты хочешь на дно! Клянусь всей анашой Мавераннах-ра — тебя-то я убью с первого удара! Эй, подставляй глаз! Мой нож жаждет твоего гнезда! Живых пожен! Ха-ха-ха!..

Я набираю полную грудь воздуха и ныряю под Ал-лаяра-бая. Под водою резко видны ноги в лаковых сапогах. Я обеими руками крепко обхватываю эти ноги в сапогах и тащу их ко дну. Ноги дергаются, сопротивляются. Мимо меня в быстрой смутной воде мелькает нож. Мелькает. Появляется под водой голова Аллаяра-бая. Она извивается, как водоросль. У нее выпученные белесые глаза. Я крепко держу обе ноги. Река несет нас. Аллаяр-бай задыхается. Он пытается разомкнуть, согнуть, высвободить ноги в сапогах, но я держу их крепко и тащу на дно. У меня больше воздуха, чем у Аллаяра-бая, но и я уже захлебываюсь…

…Коко, помоги мне…

У меня болят глаза от быстрой упругой воды. Донный песок попадает в них. Но закрыть их нельзя. Нельзя. Что-то серебристое опускается у моих глаз. Рыба… Нож. Рука Аллаяра-бая выпускает нож. Я крепко держу вздрагивающие ноги в лаковых длинных сапогах. Потом они становятся послушными, податливыми. Аллаяр-бай мертв. Я опускаю его и, изо всех сил оттолкнувшись дрожащими ногами от песчаного дна, выскакиваю на поверхность реки. Тяжело дышу. И тут…

И тут что-то мягко ударяет меня, тычется в мою спину, я поворачиваюсь, и в глаза мне ослепительно и нежно сверкают бадахшанские лалы, переливчатые жемчуга, вспыхивает из зеленой воды персидская небесная бирюза. Это Кумри. Она мертвая. Руки и ноги ее связаны поясом Аллаяра-бая. Я ловлю ее легкое, летучее тело, я долго распутываю мокрый, разбухший миенбаид, освобождая ее руки и ноги. Я гляжу в ее лицо. На родинку. Я плыву с ней по реке. Но она мертвая. Уже не укусит меня в руку…

…Вначале меня укусил осел, которого я вытащил за хвост из реки смерти, а теперь вы, моя луноликая, когда я спас и вас, схватив за косы!.. Ах, я глупец!.. Интересно, кто спасет меня, когда я буду погибать, ведь у меня — увы! — нет ни хвоста, ни кос!

— Вас будут тащить за язык! Он у вас слишком длинный!..

— Но ваши ресницы длиннее моего языка!..

…Мушфики-ака, не бросайте нас! Вы же наш старший брат. Кто защитит нас? Река Коко там, в туманных тугаях шумит. Она зовет меня. Там отец, мать и два братика плывут. Они зовут меня. Они плачут и кричат: Кумри, Кумри, старшая сестра, апа Кумри, зачем ты оставила нас одних в реке? тут холодно и мокро, апа… доченька, дай мне руку с берега… я все хватаюсь за ветки прибрежных ветл — но они обрываются, эти сохлые, серые ветки, и река уносит, уносит меня. Дай мне руку с берега… Или лучше — сама плыви сюда, к нам. Зачем тебе этот берег без нас? Зачем тебе берег сиротства?..

Кумри, я оставлю тебя реке. Теперь ты соединишься со своими близкими. Я осторожно убираю свою руку, на которой ты лежишь. И река забирает тебя. Она принесла тебя. Она и унесла. Прощай, Кумри!..

Я выхожу на далекий берег. Сюда уже пришел огонь. Горят золотые камыши. Дымятся сырые тугаи. Над моей головой часто и трепетно бьет радужными крыльями и длинным красным хвостом фазан. Он почти не движется в воздухе. Почти стоит. Он охвачен огнем. Горят крылья и хвост. Поэтому он почти не движется. И все же он долетает до реки. И, как ком черной скучной глины, падает в нее…

Как быстро горят живые крылья, перья. Гораздо быстрее сухих, золотых, бездушных камышей…

В высоком стеклянном осеннем небе бесшумно и безучастно летят, скользят перелетные птицы…

ХОДЖА НАСРЕДДИН

…Он был свечой в ночи страны…

Ходжа Самандар Термеэи

…Не станет мужем зрелым домосед

И лавочник, сидящий в лавке темной,

Пока ты не покинул белый свет,

Покинь свой дом, на мир взгляни

огромный…

Саади

Ходжа Насреддин сидит в маленькой придорожной чайхане, под вольной, красной, осенней тысячелетней чинарой у арыка. Он сидит, блаженно полузакрыв глаза и опустив пыльные худые ноги в арык.