– Рублей??

– А ты нас за рубли купил? За сто тысяч. Двоих?

Гультяев снова молчал. Значит, так и было. Клава закрыла ладонью микрофон мобильника:

– Нормально, да? Мы с Клавой стоили сто тысяч рублей.

– А что ты удивляешься? – спросил Кирилл. – Хорошие деньги. Обычно я даю намного меньше.

– Значит, мы еще гордиться должны? Какие мы дорогие!

– Значит, ты мне условных ёжиков предлагаешь?

– Ежиков, – передразнила Клава. – Подавись.

– Ладно, подавлюсь. Когда и где?

– Не гони картину. Дай мне Элю.

– На.

Эля рыдала навзрыд. Клава пыталась ее успокоить. Сказала, что договорилась о ее обмене. Эля продолжала рыдать.

– Они что-то с тобой сделали? – спросила Клава.

– Нет, просто очень обидно.

– Эля, прости, но мы не могли взять тебя.

– Кто мы?

– Ты не знаешь? Мне помог Ваня.

Эля перестала рыдать.

– А вы где сейчас?

– Странный вопрос. Конечно, в Москве. Мы тебя вытащим. Потерпи еще немного.

– Ладно, – сказала Эля.

Телефон снова взял Гультяев.

– Когда и где я скажу позже. Я еще не решила, – сказала Клава. – Я должна все предусмотреть. Ты ведь захочешь взять деньги и не отдать Элю. Можешь даже не мечтать.

После этих слов она протянула мне мобильник.

– Поздравляю, Ванёк, – сказал мне Кирилл. – Хорошо сработал. Только о маме не подумал. А маму после твоего героического поступка увезла «скорая».

Все ясно: это он ее довел, а сваливает теперь на меня.

– Что у нее?

– Понятия не имею.

– Куда ее увезли?

– В кардиологию на Лосиноостровской.

Я не стал ему угрожать. Если с мамой что-то серьезное… Надо делать, а не грозить. Я просто отключил мобильник. Пусть думает, что он не очень меня расстроил. Ведь он сказал о маме, чтобы расстроить. И чтобы я тут же полетел в кардиологию, где наверняка уже засада.

Клава предложила пересчитать деньги.

– Не таскать же их с собой. Нужно положить в камеру хранения.

Подсчет занял не много времени. Сорок шесть пачек пятитысячных – это двадцать три миллиона. Двенадцать пачек сотенных евро – в рублях пять миллионов. И шесть стодолларовых пачек – миллион восемьсот. Всего больше тридцати миллионов.

Часть денег Клава оставила при себе. Остальные разделила на две равные части. Положила их в две камеры хранения Киевского вокзала, осенила их крестным знаменем. Мне тоже стало страшно: вдруг кто-нибудь подберет код и откроет. Всегда считал, что равнодушен к деньгам, а тут забеспокоился. Видно, если деньги попали в ваши руки, то вы невольно начинаете считать их своими. Тем более, если это большие деньги.

Не обошлось без напряга. Только открыли дверцы, как появились два мента. Мы замерли. Дубинки уставились на нас, что-то сказали друг другу. Наверно, решали, проверить у нас документы или не стоит.

Слава богу, передумали.

Мы поехали в магазин «Салон театрального костюма». Клава делала покупки, а я торчал на всякий случай у входа.

Потом отправились в магазин медицинской техники. Клава купила два медицинских халата и две шапочки. Своего и моего размера. И очки без диоптрий для себя и для меня.

В оружейном магазине неподалеку я купил пневматический пистолет, как две капли воды похожий на ПМ.

У Клавы был какой-то свой план, она со мной не делилась, у меня – свой. И я тоже с ней нет делился.

Мы вернулись в Марусину квартиру. Клава стала доставать из пакета покупки.

– Грим, шпатели, маскировочные пасты, пуховики, пинцеты, кисточки, заколки, шпильки, парики. Все это называется пастиж и инструменты. А главное – вот! Силиконовые маски старухи и старика. Мама у меня очень любит театр. Когда-то собиралась в актрисы. Зато из нее вышла очень неплохой гример. В нашем народном театре ее очень ценят. Она и меня кое-чему научила. Мы загримируемся, изменим себе возраст, потом сфотографируемся. И в таком виде будем на наших новых паспортах. Ни одна собака нас не найдет.

Я стоят с кислым видом. Придумано неплохо. Но это значит, нужно либо каждый день гримироваться, либо все время ходить в гриме.

– Бороду и усы придется сбрить. Это твоя особая примета, – добавила Клава.

Я был против. Не хотел, чтобы Клава увидела моё уродство.

Я собрался с духом:

– Понимаешь, у меня нет четырех передних зубов.

Пришлось рассказать про плен. Закончил Пряхиным. Сказал, где он работает и с кем в нашем доме дружит.

Клава потащила меня в ванную, намылила лицо и принялась осторожно работать станком. Чтобы не порезать, она оттягивала кожу мягкими, нежными пальцами. Я видел ее лицо совсем близко. От нее исходил непередаваемый аромат. Я невольно закрыл глаза.

– Без бороды ты лучше, – Клава впилась в меня глазами. – Слушай, а мы не виделись раньше? В метро? Я читала книгу на английском. А ты стоял напротив. У меня хорошая память. Хотя представить сейчас тебя без бороды и усов очень трудно. Колись, ты?

Она довлела надо мной. Я этого не люблю.

– Может, и я. И что?

– Как что? Представляешь, в огромной Москве двое встречаются раз, потом еще раз. Это, по-твоему, ничего? Ты появился, чтобы спасти меня. Это мистика, но это так! Давай я сама сбрею твои джунгли. Не стесняйся своих зубов. Поверь, это такая ерунда. Зубы можно вставить новые, за один день, если хорошо заплатить. За полдня! А потом мы тебя приоденем. Купим тебе костюм от Кутюр. Сейчас я сделаю тебе пробор. Знаешь, люблю старые фильмы, и зарубежные и наши, там у мужчин нормальные прически, они носят шляпы. А сейчас… Мы купим тебе плащ и шляпу. Ты будешь, как Джеймс Бонд.

У меня вырвалось:

– For the Bond I am too young. (Для Бонда я слишком молод).

В подсознании сидело, что мать Клавы училась вместе с моей мамой на инязе.

– Fine! Means we can pass in case of what to English. (Отлично! При случае мы можем перейти на английский), – отозвалась Клава.

Мне передалось ее настроение:

– We will show kuzkin mother. (Мы им покажем кузькину мать).

Клава залилась счастливым смехом:

– We will show kuzkin mother! Это класс!

– Тебя учила инглишу мама?

– Да, а откуда знаешь? – удивилась Клава. (Я загадочно улыбался). – Давай колись!

– Я и маму твою знаю, Наталью Андреевну, – похвастал я.

Реакция была обратной ожидаемой. Клава перестала смеяться, перестала стричь, перестала хорошо смотреть. Подумала, будто я по заданию Гультяева собирал о ней информацию. Опять пришлось объяснять.