– Нет, только не это… – прошептал Сергей Семенович, со страхом наблюдая, как стремительно покрываются блестящим лаковым налетом пергаментная кожа и густые черные кудри Дюфини, и тускнеет мощное хризолитовое сияние в глазах Аймангера. Затем генерал перевел взгляд на меня и сообщил:

– Мы так и не узнали, что представляет из себя «ахайсот», каким целям он служит и как вообще устроен мир Алялватаска, с чьими порождениями отныне человечеству придется жить бок о бок. Тебе, Валя очень крупно повезло – ты принимаешь участие в операции, которая войдет в разряд судьбоносных для земного мира. Но, к сожалению, операция закончилась полным крахом… – генерал умолк, а я терпеливо ждал его дальнейших слов, ощущая в себе нарастание полной логической дезориентации в происходящих вокруг меня событиях. А генерал глянул на затянутое оранжево-зелеными узорами окошко апарца и задумчиво спросил, скорее себя самого, чем нас обоих:

– Вот только – как нам прорваться из этой мышеловки?! А самое главное, куда прорываться?!

– Лично я про себя знаю, куда мне нужно прорываться, – немедленно отреагировал я на генеральские вопросы.

– И куда же?

– В больницу, к жене!

Генерал молча наклонился над Эдиком, разжал ему пальцы окоченевшей правой руки, сжимавшие рукоятку служебного «ПМ».

– Возьми, а то тебя сожрут эти сумироги по дороге в больницу. Он снят с предохранителя, так что будь с ним поосторожней…, – и, спохватившись, спросил: – А ты пользоваться-то им умеешь, в руках держал когда-нибудь?

– В армии стрелял несколько раз, так что соображу, – успокоил я генерала, с благодарностью принимая оружие. – А патроны-то остались? – я вынул обойму и убедился, что в ней находился один-единственный патрон.

Сергей Семенович немедленно протянул мне две полные обоймы:

– Бери побыстрее и дуй. Патронов хватит, чтобы прорваться. Они всегда были весьма чувствительны к огнестрельному бою.

– Кто – они?

– Узнаешь. Главное, не бойся – они из такой же плоти и крови, почти из такой же. Так что давай – вперед!

– А вы останетесь здесь?

– Да. Почему – долго объяснять. Если даст Бог, увидимся завтра ровно в двенадцать дня в том же гостиничном номере. Если нет… – он красноречиво развел руками. Уточняю, если будешь жив – обязательно попади в мой гостиничный номер к указанному времени. Это приказ!

Генерал крепко обнял меня на прощанье, и я, последний раз ошарашено глянув на стеклянные статуи под светом малинового абажура, вышел в полутемные сени апарца, почти ничего не соображая и мало на что надеясь…

Мама, расслабленная приличной порцией корвалола уснула за стенкой. А Виктор, подогрев еще чаю в электрическом самоваре, достав из холодильника половину сливочно-орехового торта, под названием «Нежность», нарезанной кружками копченой колбасы, маринованных маслят, сыра и соленых оливок, решил продолжить ночное бдение перед телевизором.

Гуси молчали, ночь была темна и тиха, но Виктор продолжал чувствовать себя неспокойно. Зловещий черный ромб никак не давал прийти разгулявшемуся воображению Виктора в нормальное состояние, и он из минуты в минуту взвинчивал себя множеством самых фантастических догадок и предположений. В целом, и догадки, и предположения носили достаточно мрачный характер, и вместе с нарастающим нездоровым возбуждением у моего друга катастрофическими темпами падало настроение.

Не помогали даже вкусные колбасно-сырные сэндвичи в прикуску с маслятами и оливками, не помог и последовавший за ними торт «Нежность» и янтарный ароматный чай «Липтон». Да и по телевизору демонстрировалась какая-то откровенная гадость. Нет-нет, он поглядывал на окна, снаружи плотно закрытые ставнями. Именно с целью проверить: а, действительно ли по-настоящему плотно закрыты ставни?

– Тьфу ты, черт! – выругался он шепотом на самого себя, неприятно удивившись возникшим неврастеническим симптомам, – Однако… а-я-я-яй! – Виктор сокрушённо покачал головой, не забывая, тем не менее, с аппетитом жевать сочный кусок торта «Нежность».

Аппетит у Виктора, к счастью, существовал как бы сам по себе – вне зависимости от складывавшихся внешних обстоятельств. А обстоятельства в этот вечер складывались, что называется, из ряда вон выходящими и выбивающими всегда уравновешенного Виктора напрочь из привычной психической колеи. Жизнь уж у Виктора складывалась, в отличие от моей так, что для каких-либо белых пятен в ней места совсем не оставалось и спрогнозирована она уже давно была в мельчайших деталях до самой смерти – и никаких лазеек для сомнительных случайностей…

Но… упитанный, добрый, уравновешенный Витя сделал еще один большой глоток «Липтона» и почти с мистическим страхом услышал то, чего подсознательно боялся услышать – гусиный гогот. Можно даже сказать – не гогот, а – вопль ужаса, дружным хором изданный гусиным стадом. Фарфоровая кружка выпала из ослабевших Витиных пальцев, и ароматный янтарный «Липтон» темным горячим потоком растекся по белой вышитой скатерти. Сердце Виктора сжалось дурнейшим предчувствием. Откуда-то даже прилетела мысль: «А стоит ли так рисковать из-за каких-то паршивых гусей?!» Но он не зациклился на ней, решительно встал на ноги и бегом (насколько позволили ему избыточный вес и габариты) бросился на помощь гусям, отчаянно скандирующим «SOS!!!”.

В сенях он повернул эбонитовую ручку рубильника, включавшего освещение птичника, и выскочил во двор, густо заросший мягкой зеленой травкой. Травка оказалась покрытой скользкой прохладной росой и Виктор, невольно заглядевшийся на луну, подернутую трупным зеленым налетом умершего и уже наполовину сгнившего чужого неземного света, проехался твердыми подошвами тапочек по предательской травке и шарахнулся навзничь, не сумев удержать равновесия. Еще в падении Виктор совсем невысоко и недалеко заметил огромного комара, пролетевшего по диагонали сверху вниз на ядовито-зелёном фоне круглого лунного экрана.

Размеры комара потрясли Виктора, он зажмурил глаза и заткнул уши, чтобы не слышать низкого басовитого гуденья, издаваемого чудовищным насекомым. О какой-либо опасности лично для себя Виктор не думал, пребывая в не совсем нормальной уверенности, что пятнадцатисантиметровый комар является плодом его воображения, расстроившегося за последние несколько часов. Когда он открыл глаза, комар, действительно, исчез, и пропало зловещее, басовитое гуденье, сопровождавшее полет адского насекомого.

– Господи!! – не имея в виду именно Бога, через всуе упомянутое имя Его выразил свое испуганное изумление мой друг.

Затем он медленно сел на сырой траве и активно начал вбирать ноздрями влажный воздух, явственно ощущая в нем какую-то совсем, совсем незнакомую примесь, неизвестно о чем напоминавшую – о чем-то грустном, красивом и безнадежном. Именно о таком неясном и неопределенном, безвольно сидя на густой мягкой травке, и думал Виктор в течение пяти-шести минут. А когда он очнулся, то гусиный гогот в птичнике достиг апогея и звучал для хозяина не утихающим гневным укором.