– С удовольствием, мадам! Но, если можно, я тоже хотела у вас кое-что спросить.

– Да ради Бога, спрашивай сколько угодно! Ты небось давно сгораешь от нетерпения.

– Мне бы очень хотелось позвонить домой. И я буду очень благодарна, если вы скажете несколько слов, чтобы успокоить мою маму. Она немного волнуется за меня.

– Могу себе представить, дорогая! Сейчас мы ей позвоним, только сперва выпьем в честь нашей встречи.

Мадам Чичероне достала из буфета два бокала, наполнила их до краев и подала один Юлианне.

– В честь первой встречи всегда нужно выпить, – сказала мадам Чичероне, поднимая свой бокал. – Чтобы отношения развивались правильно.

В чердачной каморке Юлианны стояла простая деревянная кровать, а обои на стенах были цвета «вырвиглаз». Она проснулась под топот над головой, под окном у нее работали кровельщики, заделывая дыры на крыше и укладывая в прохудившихся местах новую черепицу. Юлианна встала и пошла в ванную. На полу из керамической плитки стояла старинная ванна на львиных лапах. В оконце проглядывал кусочек неба. Юлианна подошла к умывальнику. Намочив руки под краном, она провела ладонями по лицу. Затем подняла взгляд и замерла, остолбенев от неожиданности. Где зеркало?! Она оглянулась назад. Обвела взглядом все стены, поискала на внутренних дверцах шкафчиков, с обеих сторон двери. Ничего! Ни одной зеркальной поверхности! Наконец она спустилась вниз. Мадам Чичероне сидела в гостиной с телевизионным журналом и отмечала фломастером любимые телевизионные передачи. Подняв голову от журнала, она улыбнулась Юлианне:

– С добрым утром, дружочек! Проголодалась? Я хотела попросить тебя сходить за хлебом.

– С удовольствием, – ответила Юлианна. – Но скажите, мадам, почему у вас в ванной нет зеркала?

Мадам опустила журнал на колени и посмотрела на девушку поверх очков.

– И не только в ванной, – сказала она. – Во всей квартире нет ни одного зеркала. Погоди-ка, сейчас я тебе что-то покажу.

Подойдя к телевизионной тумбочке, она достала из ящика фотографию – портрет молодой женщины.

– Вот видишь, – сказала она, протягивая Юлианне портрет. – Здесь мне двадцать лет с небольшим. Одним словом, когда я была в твоем возрасте.

Юлианна поглядела, какой мадам была в молодости. Белая, гладкая кожа. Глаза, обрамленные густыми ресницами.

– Я не люблю смотреть на себя в зеркало, – сказала мадам Чичероне. – Это занятие отнимало у меня уйму времени. Я предавалась ему где угодно и когда угодно, разглядывала себя в витринах магазинов, в водоемах, в серебряных чайниках, в окнах поезда, в пудреницах, в очках. Я глядела и не могла оторваться, из-за чего то и дело куда-нибудь опаздывала, засмотревшись на собственное отражение. Потом я увлеклась психиатрией и поняла, что эта дурная привычка была чистой воды нарциссизмом; тогда я постаралась от нее отучиться. Но соблазны попадались на каждом шагу. Стоило мне только начать мыть руки, как в тот же миг меня встречало в зеркале собственное отражение. Меня непрестанно мучил вопрос: красива я или нет. Поди пойми! На этот вопрос почти невозможно было ответить. Но я старалась. Уж как я старалась!

Мадам Чичероне откинулась на спинку дивана. В ее зрачках плясало отражение пламени очага.

– И вот в один прекрасный день я вышвырнула вон все это барахло. С тех пор оно мне больше не требуется. Несмотря на то что я каждые шесть недель подстригаю волосы. Такая вот я тщеславная! Я как-то не подумала, что тебе понадобится зеркало. Надо купить, как ты считаешь?

Юлианна помотала головой.

– Управлюсь и без него, – сказала она.

– Хорошо! – одобрила мадам Чичероне. – От этого даже улучшается настроение. Вот увидишь, со временем ты сама это почувствуешь. Понимаешь ли, на свете нет двух одинаковых зеркал. Все зеркала врут. А сейчас я дам тебе мой самый лучший косметический совет: никогда не глядись в зеркало!

В конце Рю-де-ла-Рокетт стоял дом, в котором когда-то жил поэт Верлен со своей матерью. Одно из его стихотворений было высечено на серой плите, вмурованной в стену. Юлианна прочла его в первый же день и потом никогда больше не перечитывала. Но каждое утро она ходила мимо этого стихотворения на протяжении долгого времени, состоявшего из череды одинаковых дней. Здесь была такая булочная, где булочник передавал тебе из рук в руки батон без всякой упаковки. Здесь была зеленная лавка, где зеленщик задаром отдавал тебе пучок зелени при малейшем подозрении, что тот немного поник. Здесь были китайские ресторанчики, куда в обеденный перерыв приходили, чтобы наскоро закусить, мужчины в пиджаках, и был магазин шоколада, где продавался в пакетиках настоящий какао-порошок. Утром и вечером Юлианна ходила по этой улице покупать готовые кушанья, потому что мадам не любила домашней стряпни. Зато покушать она любила и ставила это удовольствие выше всех прочих, ее гастрономический интерес распространялся на итальянскую пасту и чоу-мейн, среднеазиатский кебаб и кальцоне. Как правило, трапезы проходили при включенном телевизоре.

Мадам Чичероне вернулась в Париж в семидесятые годы, отголосок этого времени отчасти до сих пор чувствовался в обстановке ее квартиры. Она не любила декоративных безделушек, зато увлекалась электроникой. Большая часть довольно существенной пенсии старушки уходила на обновление аппаратуры, замену старых моделей самыми новейшими. У нее был цветной телевизор с тридцатидюймовым экраном и музыкальный центр «Денон DCD 1500», сплошь игравший одного Тома Уэйтса – главного любимца мадам Чичероне. Но поворотной вехой в пенсионерской жизни мадам Чичероне явилась покупка видеомагнитофона: «Sony VHS» наряду с телевизором очень скоро завоевал центральное место в гостиной. Мадам Чичероне заказала по почте шестьсот фильмов, которые хранились теперь на чердаке, под самой крышей. Юлианне было поручено составить алфавитный каталог этих фильмов, что хозяйка считала гораздо более важным делом, чем поддержание чистоты в доме. Этот видеопроект, как выяснилось, сильно поднял ее общественный престиж. Про арсенал видеофильмов, которым она владела, прослышали не только ближайшие соседи, и весь квартал стал ходить к ней, чтобы позаимствовать какой-нибудь фильм. У мадам Чичероне хватило ума брать за пользование плату. А кроме того, это было, как она считала, отличным поводом залучить людей в гости. Посетители заходили и через десять минут по-деловому удалялись.

Сама мадам по будням сидела дома и только в воскресенье появлялась на улице в моторизованном инвалидном кресле. Ноги ее с годами стали так медленно ходить, что у нее не хватало терпения ждать, пока они куда-то дотащатся. Она прокладывала себе дорогу при помощи клаксона, который не столько гудел, сколько шипел. Юлианна спокойно шла рядом с креслом. По дороге мадам рассказывала ей о Париже своего детства, каким он был накануне и в первые годы после Второй мировой войны, когда ее родители жили на Рю-де-Пти-Мюз, где ее отец, практикующий врач, также вел прием пациентов. Мадам еще помнила, как на лошадях развозили по домам большие бруски льда, это было задолго до изобретения холодильников. Помнила она и общественные душевые на Рю-де-Севинье: на один сеанс там отводилось двадцать минут, включая раздевание и одевание, мадам Чичероне всегда не хватало этого времени. Кроме того, она помнила наводнение 1910 года, когда Сена несла смытых водой крыс и кошек, а члены парламента приезжали к голосованию в Пале-Бурбон на лодках.