абсолютно черная. Вернее, не вся нога, а та часть ноги, где заканчивались галифе, — ступня

и лодыжка. Портянка на ней почему-то отсутствовала.

— А ну, снимай второй сапог, — рассматривая ногу, в при-казной форме добавил Сергей.

Вторая нога была такая же. А когда Козлов снял галифе, обнаружилось, что подштанников, как и трусов, на нем нет, и он оказался абсолютно голым. Рассматривая его, пацаны не-приязненно кривили губы: голени все в кровавых ссадинах — результат ударов сапогами по кости, в районе паха также зияли язвы, по которым бегали потревоженные бельевые вши.

— А как ты спишь в роте, Козлик? — удивленно спросил По-жидаев. — Как тебя пускают в палатку?

52

— Да никак, — вместо Андрея ответил Героин. — Его уже давно не пускают в роту, даже на разводах его нет. Он с утра до вечера на вещевом складе уголь колет, разгружает, перебирает.

А где спит, хрен его знает.

— Козлик, где ты спишь? — заинтересовался Сергей. Андрей молчал, опустив голову.

— Козлик, где ты спишь? Ты что, оглох? — повторил он. Тишина.

— Ты что, сука, терпение мое испытываешь? — не унимался обкуренный повар.

Но Козлов продолжал молчать, он лишь прикрыл свои ге-ниталии руками, стесняясь своей наготы и, очевидно, ожидая удара в эту область. Не понимали разведчики вместе с поваром, что никакие побои не заставят Андрея сказать, где то место, тот островок, в котором он прячется от равнодушных офицеров, от жестоких солдат, от человеческой злобы, издевательств, глумления, садизма, боли… Конечно же, в его убежище не было белых больших вишневых деревьев, не было шумной компании, беспричинно радующейся своей молодости и беззаботности. На его островке было одиночество, холод и голод, но в нем его никто не унижал, никто не бил…

— Ну, урод! — выкрикнул Сергей и, подскочив к Козлову, ударил его в тощую грудь.

Одновременно с глухим звуком от удара Андрей издал короткий стон и тут же накрыл свою худую грудь руками, по-хожими на плети. Пожидаев отступил на два шага и замер… В момент, когда он бил Козлова, их глаза встретились, и Сергей за сотую доли секунды увидел в этих больших глазах с длин-ными ресницами столько человеческой боли и страдания, что ему стало как-то не по себе. Это чувство начало бродить в его душе, обращаясь к его состраданию, которое спряталось под опьянением от гашиша, под напускной бравадой, под неписа-ным законом 12-го Гвардейского полка: «Бей кого ни попадя, чтобы тебя уважали».

Это был первый и последний раз, когда Сергей ударил «чмошника»1, да и впоследствии, будучи дедушкой, он ни разу не поднял руки на чижика. Эти огромные глаза с бездонной

1

Чмошник

–

морально и физически униженный солдат.

53

человеческой болью, которые безмолвно молили о пощаде, так, что никакие слова не могут это выразить, будут потом долгое время сниться Пожидаеву вместе с караульным Анзуром и «дребезжащим».

— Ты что, Козлик, молчишь? Хочешь, чтобы я тебя хлопнул? — видя, как почему-то повар смутился, вмешался Игорь. — Если я приложу, в лучшем случае в груз 300 превратишься. Ну а если карта хреново ляжет, то в 200.

— Да ладно, Игорек, хрен с ним. Какая разница, в конце концов, где у него берлога, — борясь с неведомым чувством, вступился за Козлова Сергей. — Давай ополоснем его. Сейчас я мыло хозяйственное принесу, а вы пока шланг на кран наденьте.

Когда Гера мыл Козлова со шланга, то Пожидаев, смотря, как тот покорно стоит под струей холодной воды, чувствовал, как и прежде, к нему отвращение, но к этому чувству начали примешиваться жалость и сожаление от того, что зря все это он затеял, а больше всего его угнетало то, что он его ударил. Вместе с мылом Сергей принес простынь и новое нательное белье, правда, летнее. Наверное, подсознательно он хотел от-купиться за свой поступок. Кинув Андрею это, Пожидаев в приказном тоне произнес:

— Простыней вытрешься, потом можешь порвать себе ее на портянки. И нательное надень, которое я принес, а свое выкинь.

Андрей покорно сделал, как сказал ему повар, и когда на-девал засаленное хэбэ, то из внутреннего кармана выпало до-вольно красивое кожаное портмоне. Не ожидая такое увидеть, разведчики и Сергей выпучили удивленно глаза, а Героин, свистнув, произнес:

— Ни фига себе… А ну дай посмотреть, — и протянул руку. Но Андрей, подняв кошелек, прижал его к груди, как что-то

очень драгоценное для него, смотря на пацанов загнанными, за-пуганными глазами, которые оставались такими же большими, красивыми, с длинными ресницами. В этом было какое-то не-соответствие — физической красоты и духовного уродства, чув-ствовалась дисгармония и какая-то фальшь происходящего…

— Да не бойся, я посмотрю и отдам, — настаивал Гера, при-ближаясь к Козлову.

54

Но тот продолжал прижимать портмоне к груди, при этом отступая назад.

— Дай посмотрю, — еще раз повторил разведчик. И, в эту же секунду схватив Андрея за запястье, резко вывернул его.

Бумажник упал. Козлов вскрикнул от боли. Моментально Героин толкнул его, и тот растянулся на мокром бетонном полу… Разведчик поднял кошелек…

— Отдай, пожалуйста, — вставая, запричитал Козлов.

— Козлик, посмотрю — отдам. А если подойдешь на расстоя-ние вытянутой руки, то получишь по своим козлиным рогам, –

и Сарычев стал рассматривать содержимое портмоне. Андрей в это время на безопасном расстоянии, не замолкая

ни на секунду, умолял вернуть бумажник.

— Ни фига себе… Вы только посмотрите, пацаны! — удивленно выпалил Гера, и Сергей с Игорем, заинтересовавшись, подошли

к нему. Героин держал в руках несколько фото, на которых была очень красивая белокурая девушка.

— Вот это номер, Козлик! Кто эта нимфа? — спросил Игорь, но Андрей как будто не слышал его вопроса и продолжал про-сить, чтобы ему отдали кошелек. Тут Гера перевернул фото и прочитал: «Моему герою».

— Ого, — только смог вымолвить разведчик и тут же прочитал надпись на другом фото: — Жду, люблю, — потом на следующем: — Осталось 163 дня, но уже завтра будет 162…

Все остальные фотографии были подписаны примерно так же. Дочитав, Героин спросил Андрея:

— А она не в курсе, что ты по ночам, как собака, парашу жрешь? Что живешь в норе,