завтра в ваших паспортах.

Кажется, все. Да, Ильич, тебе надо кое к чему морально подготовиться. В той типографии нет ни линотипистов, ни инструктора-механика. Есть девочка-ученица. Она и набирает газету.

Так что тебе придется быть наборщиком, механиком и начальником цеха. Но я спокоен. Ты справишься. Убедился в Хабаровске.

* * *

Ветер жизни иногда свиреп,

В целом жизнь, однако, хороша.

И не страшно, когда черный хлеб,

Страшно, когда черная душа.

Омар Хайям.

Уехали мы без помпы. Мама не пошла нас провожать, чтобы не привлекать внимания. Те несколько человек, которые знали о моем и отца увольнении, молчали.

На станцию пришел лишь один посыльный. Он принес наши документы, трудовые книжки, паспорта с пропуском в закрытую зону.

…Вагон постукивал по рельсам. Мимо проносились пейзажи, к которым я привык во время поездок в Хабаровск.

Борис Григорьевич молчал. Переживал происходящее. Наверняка, на него навалились воспоминания десятилетней давности. Тюрьма в Хабаровске. Многократно переполненная камера. Месяцы ожидания вызовов на допрос. Внутрикамерные разборки. Борьба за лежанку с теми, кому ни на нарах, ни под нарами места не хватило.

Шок…

– Я бы хотел, – негромко сказал отец, – чтобы ты запомнил на всю жизнь: добро всегда возвращается добром. Было время, ты без разговоров поехал в Хабаровск и выручил человека. Ему тогда могли обрубить жизнь. Из-за отсутствия набора могла не выйти краевая газета. Это было бы очень серьезное, чрезвычайное происшествие. О нем узнали бы в Москве, в ЦК партии. Человек, который спасает нас, отвечает за полиграфию в крае. И его бы не пощадили в крайкоме – выгнали бы из партии без разговоров. Дальше он покатился бы самокатом. Теперь у нас случилась беда – уже котомку для тюрьмы стали собирать. Нет спасения, считали. Но спасение есть. Оно пришло от него, единственного. Подумать только! За один день он сумел уладить все мои дела и приехать на первом же поезде.

Добро вернулось к добру…

Стало заметно, что шок проходит. Борис Григорьевич осмотрелся в купе, стал поглядывать в окно.

– Я не понял, куда мы едем, – сказал он. – Когда разговаривали, в голове был туман. Ничего не соображал. Ты-то понял?

– Я нашел школьный атлас. Город находится очень далеко. На берегу пролива, который отделяет от материка остров Сахалин.

Надо ехать, как сказали: до Комсомольска-на-Амуре. Там найти станцию Пивань. И оттуда поездом до города Советская Гавань.

* * *

Все хотят, чтобы что-нибудь произошло, и все боятся, как бы чего не случилось.

Булат Окуджава.

Позже я узнал, что у этого города интересная история. Его основал знаменитый адмирал Невельской. А гавань, которую в те времена начали обживать, назвали Императорской.

Мне подумалось, что ее современное название уже устаревает. Может быть, случится, что когда-нибудь на географических и морских картах вновь появится обозначение “Императорская гавань”.

Ну, это лишь попутное замечание.

В природе же она представляет из себя как бы отросток, аппендикс Татарского пролива. Это громадный залив, изрезанный множеством бухт. Они хорошо закрыты и от непогоды, и от враждебного взгляда. Залив настолько велик, что в нем без толкотни одновременно могут поместиться все военно-морские флоты мира.

Есть тут еще одна достопримечательность. В середине девятнадцатого века во время Крымской войны от англо-французской эскадры спасался парусный фрегат “Паллада”. В свое время этот корабль предназнчался для царских морских прогулок. Теперь он заплыл в залив, о котором идет речь. Но враг был близок и русский корабль мог стать его трофеем. Чтобы этого не случилось, команда затопила фрегат в нынешней Советской Гавани.

Через много лет я бывал на крупнейших в мире парусниках “Седов” и “Крузенштерн”, но такого красавца, как “Паллада”, мне встречать не приходилось.

Впрочем, это история. В наше время на берегу залива стоит одноименный город. Я не могу сказать – красуется. Это один из многих русских провинциальных городов. Вместе с несколькими поселками он – административный центр. Конечно, со своей небольшой газетой. В ее-то редакцию и типографию лежит наша дальняя и неожиданная дорога.

За разговором с обязательным в дороге чаепитием мы приехали в Комсомольск-на-Амуре. Пошли искать нашу станцию. На вокзале спросили у первого встечного:

– Где-то тут должна быть станция Пивань. Не подскажете ли?

Первый встречный заулыбался:

– Где-то тут ее нет, уважаемые. Вам надо найти машину, проехать по замерзшему Амуру на ту сторону – там и будет Пивань. Учтите, путь неближний.

– А автобус?

– Да нет у нас автобусов на тот берег. Нет моста, нет и автобусов.

– А как же летом? Льда нет…

– Летом – паром.

Ничего не оставалось, пошли искать машину.

Около вокзала стояло несколько автомобилей. Не успели мы решить, к кому обратиться, как к нам подошел один водитель:

– Не на Пивань ли собрались?

– Да, на Пивань. А вы не туда ли едете?

– Туда-туда. Вон у меня уже один пассажир есть.

– Возьмите и нас…

– Возьму. В чем вы собираетесь ехать?

– Как, в чем? В том, что на нас…

– А мороз тридцать градусов. Думаете, ваши штиблеты и одежонка на рыбьем меху с ним совладают? И ехать-то двадцать километров на морозе и ветре на Амуре.

Открывайте чемоданы, натягивайте на себя все, что есть.

Мы переглянулись. У нас с собой ничего теплого не было. Но все-таки принялись рыться в вещах. Нашлась пара свитеров, рубашки, носки. Но обуви потеплее не было.

Натянули на себя всю одежду и полезли в открытый кузов грузовика. Водитель посмотрел на наши ноги, покачал головой и сел за руль.

…Этот чертов мороз! Эта чертова пурга! Кто их осилит? Я засунул нос в запахнутое на груди пальто, руки спрятал в рукава. С холодом, пронизывавшим тело сквозь хлипкую одежонку, как-то смирился. Но что делать с ногами? Замерзли они мгновенно, а через несколько километров я их вообще перестал чувствовать. Шевелил пальцами, но тепло не шло. Топал по днищу грузовика – безрезультатно.

Хотелось поплакаться отцу, но он замерз не слабее меня. Сидит сосулькой, уткнулся носом в колени. Какую-то думу думает. Уверен, не радостную.

А ехать еще бог знает сколько. Ощущение такое, что нет ни конца, ни края этому Амуру-батюшке. Машина идет по ледовому зимнику на открытом пространстве. От берега до берега три километра. Есть где разгуляться метели. И нет от нее укрытия.

* * *

Способность ощущать печаль – одно из свойств настоящего человека. Тот, кто лишен чувства печали, так же жалок, как и человек, не знающий, что такое радость, или потерявший ощущение смешного.