Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Генерал закурил сигарету, и подрагивающее пламя зажигалки на мгновение высветило его крупный нос и резко выступающие скулы. Но в следующий миг пламя погасло, а Волленштейн был вынужден вдохнуть густой табачный дым.
— Пожалуй, это самая больная проблема с их изобретением, как вы считаете? — спросил Каммлер сквозь вонючий дым. Кончик его сигареты светился в темноте яркой красной точкой. — Это безумие — полагать, что мы сможем запустить в небо ваших могильщиков на дурацком летающем мотоциклете Геринга. Это же чистой воды идиотизм. Мои ракеты, они ведь совершенно другие. Безопасные. Мы провели десяток пробных пусков на этой неделе, и не произошло ни одного сбоя, — с гордостью в голосе заявил Каммлер. — Это рекорд.
Волленштейн вспомнил, как в июле прошлого года ездил на Балтику, в Пенемюнде. Как холодно и ветрено было там, даже солнечным летним днем! Каммлер тоже там был, присутствовал при пробном запуске А4 — остроносой черно-белой торпеды, стоявшей на бетонной подушке. Длинная, высотой с четырехэтажный дом, А4 изрыгала пламя, поднимая клубы дыма и пыли, прежде чем, оставив после себя шлейф желтого пламени, взмыть воздух. Даже стоя за бетонной стеной, он сам, Каммлер с Гиммлером и еще несколько присутствовавших при пуске — кто-то в военной форме, кто-то в штатском — заткнули уши, ибо грохот был сравним с грохотом трех десятков поездов, несущихся через тоннель. В мгновение ока ракета взмыла ввысь и в считанные секунды исчезла в вышине. А спустя несколько дней Гиммлер передал проект А4 в ведение Каммлера, хотя тот по профессии был даже не инженер, а просто строитель. Это Каммлер построил для СС лагеря на востоке. Поговаривали, что крематории Биркенау в Силезии были его детищем. Печник, шепнул ему вслед офицер люфтваффе. Точнее не скажешь. Печник.
Волленштейн догнал Каммлера рядом с темным силуэтом, в котором, когда водитель достал фонарик и посветил на заднюю дверь, узнал по высоким колесам и квадратному корпусу «хорьх». Каммлер первым забрался в кабину, Волленштейн последовал за ним. Какой-то толстяк занимал две трети переднего пассажирского сиденья. На воротнике его мундира лежали толстые шейные складки. Незнакомец курил сигару, такую же толстую, как и он сам, и при очередной затяжке ее кончик вспыхивал красным огоньком, а по кабине облачком разлетался пепел.
— Насколько я понимаю, наш секрет остается секретом? Я имею в виду ваших могильщиков, — поинтересовался Каммлер.
У Волленштейна тотчас екнуло сердце, он сглотнул застрявший в горле комок, попытался смочить слюной рот и снова сглотнул.
— Разумеется.
— Никто не пытался водить носом вокруг вашей фермы? — спросил Каммлер.
— Нет, никто, — ответил Волленштейн. Перед его мысленным взором до сих пор стоял, зияя открытой дверью, пустой грузовик. И никаких евреев внутри.
Водитель выключил фонарик, сел за руль, и автомобиль покатил по бетонным полосам. Надо сказать, что он не гремел и не визжал, как тот игрушечный «кюбельваген».
— Надеюсь, вы не забыли, что я вам сказал. Стоит вермахту про них прослышать, как там захотят прибрать наше детище к рукам, — произнес Каммлер.
— Да-да, я помню, — ответил Волленштейн. Господи, сколько можно задавать ему один и тот же вопрос?
— Советую вам подумать над моим предложением, — продолжал эсэсовец. — Это значительно облегчит нашу задачу.
Теперь к дыму сигары толстяка присоединилась вонь генеральской сигареты.
Волленштейн слегка опустил окно рядом с собой, чтобы впустить внутрь ночной воздух, густой после жаркого дня. Перенести эксперименты на территорию рейха? Нет, Франция для них идеальное место как раз потому, что это не рейх. Здесь он сам себе хозяин, здесь никто не заглядывал ему через плечо, здесь он мог проводить свои эксперименты так, как считал нужным, не волнуясь по поводу того, что в его дела сунет нос Гиммлер.
— Это, как всегда, щедрое предложение с вашей стороны, герр генерал, однако нет, спасибо.
— Вы говорите это всякий раз.
Разговор продолжался, но тема евреев так и не всплыла, и у Волленштейна отлегло от сердца.
— И буду продолжать делать то же самое, — ответил он.
«Хорьх» сделал поворот, затем другой, и вскоре фары высветили взлетно-посадочную полосу, где Зильман поджидал его в своем «шторьхе». А на дальнем конце поля виднелся силуэт «юнкерса», тетушки «Ю», как шутливо называл его Каммлер, на котором он по всей видимости и прилетел сюда. Свет фар упал на бак под брюхом самолета.
— Все еще опыляете картофель, герр доктор? — спросил Каммлер, заметив его «шторьх».
Волленштейн открыл дверцу «Хорьха» и вылез из машины.
— Насколько я понимаю, ваши ракеты будут готовы лишь к сентябрю. А до тех пор мой «картофель» — единственная надежда на то, что мы все-таки сокрушим неприятеля, если он осмелится высадиться здесь.
Кто-то включил внутри «хорьха» свет, и Волленштейн невольно прищурился. Сквозь прищуренные веки он увидел, как узкое лицо Каммлера недовольно вытянулось, сделавшись еще уже.
— Не мечтайте, — резко бросил он. — Я уже устал говорить на эту тему. Англичане собьют ваш самолет еще до того, как тот долетит до цели. Это вам не сороковой год.
— Но, как я понимаю, решение принимаете не вы сами? — парировал Волленштейн.
— Не советую вам говорить со мной таким тоном, герр доктор. Даже если вы и в любимчиках у Гиммлера.
Каммлер потянулся за ручкой двери и громко захлопнул ее прямо у него перед носом. В это момент толстяк на переднем сиденье повернулся. На его губах играла фальшивая улыбка. Сигары изо рта он так и не выпустил.
Болезни, от которых нет исцеления, излечиваются крайними мерами, или никак.
Уильям Шекспир, 1601 год
Темно-серый костюм на этом человеке не ввел в заблуждение Бринка. Уж слишком военная у незнакомца выправка. Даже если сейчас он и не служил в армии, то когда-то явно служил. Бринк вошел в тускло освещенную комнату, с дешевеньким торшером на полу.
Мужчине было лет пятьдесят. У него были коротко стриженные усики, которые придавали ему еще большее сходство с военным, нежели его осанка. А еще у него были бегающие глазки койота. Позади незнакомца стоял Чайлдесс, однако в полумраке было невозможно рассмотреть выражение его лица.
— Габбинс, Колин Габбинс, — произнес мужчина, с силой пожимая Бринку руку. У незнакомца был легкий шотландский акцент, который, однако, не резал ухо.
Бринк обвел взглядом комнату. Она была почти голой, лишь три стула и этот торшер. Никакого ковра на полу, никаких картин на стенах, мебель дешевая и далеко не новая, воздух затхлый, так обычно пахнет в кладовках и чуланах. Дом номер десять по Даунинг-стрит должен производить куда более внушительное впечатление, даже в два часа ночи, подумал Бринк. Габбинс перехватил его взгляд.