Кроме того, он заметил, что и ей не терпится задать ему вопросы, которые были готовы вот-вот сорваться с ее губ.

Вскоре, через считаные часы, ее отец сделает свой последний надрывный вдох, но с ней самой, похоже, ничего не случится. Если только она не подходила вплотную к евреям, если только не подходила к отцу. Боже, целая куча всяких «если».

Бринк подошел к металлическому подносу, который поставил на стол. Убрав в сторону белый лоскут, вытащил из-под него ампулу и шприц. Наконец, прибыла машина из Портон-Дауна, и он намеревался сначала сделать укол себе, чтобы показать ей, что это не страшно, а потом — ей. Возможно, актиномицин проявит себя в качестве профилактического средства, не позволив возбудителю размножаться в ее организме. Если сульфадиазин иногда проявлял такие же свойства, что тогда говорить про А-17, препарат гораздо более действенный. Однако стоило ему взять в руки шприц, как он увидел перед собой лишь искаженное гримасой страданий лицо чернокожей девочки, которая умерла после того, как он сделал ей укол. Что если Мортон все-таки прав? Что если его препарат убил ребенка?

— Месье? — услышал он голос девушки и понял, что стоит, тупо уставившись на шприц. Времени у него было предостаточно. Может, лучше дождаться появления первых симптомов и лишь потом сделать им обоим инъекции? Толк от этого для обоих будет куда больший, чем для бедных дакарских негров.

И он положил шприц на место. Было слышно, как тот звякнул о металлический поднос.

Бринк повернулся к девушке. На какое-то мгновение ему вспомнилась Кейт, то, как он оказался бессилен ей чем-то помочь. Может, с этой девушкой ему повезет больше?

— И что теперь? — спросила она.

Бринк подошел к ее кровати и протянул руки. Она посмотрела на них. На лице ее читалась неуверенность. Впрочем, в уголках зеленых глаз он заметил блеск. Кожа ее была сухой, словно присыпанная тальком, и теплой, по крайней мере та часть кисти, которую он взял в свою. Боже, как давно он не держал в своих ладонях женских рук!

— У вас чумы нет, — негромко сказал Бринк, хотя и не мог поручиться за свои слова. — Вы здоровы.

Она сжала его пальцы и ответила по-французски:

— Мерси.

Их руки снова соприкоснулись, всего на пару секунд, после чего Бринк высвободил пальцы и, подойдя к двери, резким движением отвел в сторону щеколду и вышел в коридор. Он уже прошагал почти половину коридора, когда до него дошло, что он даже не спросил ее имя.

Волленштейн наблюдал из-за плеча Зильмана, как пилот заводит «шторьх» на посадку. Опустив вниз нос, крошечный самолетик пролетел над последним деревом, и желудок Волленштейна моментально отреагировал на этот маневр, скрутившись в тугой узел. Зильман потянул на себя штурвал, чтобы выровнять крылатую машину, и вскоре они уже катили по траве. Удар о землю был ощутим не сильней, чем тряска машины по ухабистой дороге. Самолет катился через длинную тень, и по мере того как Зильман перекрывал доступ горючего, мотор с каждым мгновением звучал все тише.

Волленштейн подождал, пока мотор окончательно заглохнет, и лишь после этого поднял стеклянный колпак и посмотрел на траву, до которой было чуть более метра. И тотчас заметил ветку, застрявшую между осью и шасси. Зильман был любитель летать на небольшой высоте.

— Поставьте машину возле вон тех деревьев, — бросил он летчику, указывая на зеленую линию, окаймлявшую летное поле, а сам спрыгнул на землю. Там, у края взлетно-посадочной полосы, желтел нос неисправного «Мессершмитта-109», напоминание о 1940 годе и воздушной войне с Англией. В самом дальнем конце застыл блестящий «Юнкерс-52», трехмоторный самолет. Точно такой же стоял, прикрытый сеткой, на его ферме.

— Не волнуйтесь, штурмбаннфюрер, — ответил молодой пилот, которого он заполучил в Брюсселе.

Но Волленштейн всегда волновался. Он волновался все два часа, пока они летели от Шеф-дю-Пон — весь путь вдоль побережья к Па-де-Кале и Флеру Зильман буквально задевал брюхом верхушки деревьев. В отличие от Зильмана, его не волновали крылатые машины англичан, которые могли появиться в небе. Куда больше его волновали пропавшие евреи, и этот неотесанный мужлан из крипо — Кирн. Они с ним не обнаружили даже намека на болезнь, хотя и прочесали с полдюжины деревень неподалеку от брошенного «даймлера», и расспросили в течение долгого дня едва ли не десяток врачей.

Волленштейн пытался выбросить неприятные мысли из головы, пока шагал к поджидавшей его машине, небольшому, крытому брезентом «кюбельваген». Водитель, летчик люфтваффе с сальным лицом, завел мотор и покатил по поросшему травой полю. Спустя десять минут, после многочисленных ухабов и поворотов, он затормозил. Впереди, исчезая среди деревьев метрах в ста впереди, разделенная метровой полосой травы, вдаль уходила двойная бетонная полоса. Волленштейн вышел из машины и всмотрелся в полумрак.

— Вам в эту сторону! — крикнул водитель, не выключая мотора. И указал на двойную колею. — Вас там ждут.

Волленштейн захлопнул дверцу машины, и та покатила дальше. Он же зашагал по правой бетонной полосе, вдыхая запах молодой листвы, что исходил он нагретых солнцем деревьев слева от него. Липы, подумал он. Легкий полумрак вселял в него беспокойство, и он на всякий случай положил руку на кожаную кобуру, в которой был его верный вальтер, дававший ему хотя бы малую толику уверенности в себе. В этой части Франции он был впервые. Здесь побережье резким выступом выдавалось вперед, и до Англии было рукой подать. И хотя внешне здесь было все примерно таким же, как и на его ферме, особенно с воздуха, с борта «шторьха», здесь, на земле, он ощущал себя в чужой стране. Но Гиммлер сказал ему, что он должен непременно посмотреть демонстрацию сил люфтваффе, и ему ничего не оставалось, как прибыть сюда.

Откуда-то из-за тени деревьев, пересекавших бетонные полосы, шагнул какой-то человек и спросил у него документы. Часовой был молод и улыбнулся ему приятной улыбкой. Чтобы проверить документы, он включил фонарик, а затем, чтобы сличить лицо с фотографией, наклеенной на небольшое удостоверение, направил луч в лицо Волленштейну. Удостоверившись, что перед ним не самозванец, он сделал знак карабином — мол, идите дальше и вскоре доберетесь до места. Миновав, наконец, деревья, — как оказалось, это был небольшой лесок, где еще стояла ночная мгла и какие-то шорохи в кустах то и дело заставляли его вздрагивать, — Волленштейн наконец вышел к длинному узкому полю. У его края стоял другой часовой, который также проверил у него документы. Этот был постарше и более суровым с виду.

На другой стороне поля Волленштейн увидел какую-то странную постройку, по всей видимости сарай, правда необычной треугольной формы и метров десять в высоту, однако вскоре понял, что перед ним. Пандус, дальний край которого находился метрах в сорока-пятидесяти. Группа людей возилась над чем-то, что стояло в начале пандуса. На шестах были укреплены прожекторы, и в их слепящем свете Волленштейн увидел какую-то длинную трубу — метров восемь в длину — с острым носом и короткими закрылками, а также пилон в самом ее конце, на котором крепился похожий на барабан цилиндр. Физелер. Летающая бомба люфтваффе. У себя на ферме он видел документы и фотографии, которые прислал ему Гиммлер, желая узнать его мнение, сможет ли ракета нести в своей боеголовке возбудителя Pasteurella pestis.