Теперь я в самом деле завелся, а Катерина, казалось, утратила дар речи.

– Знаешь, это очень нелегко – приходить в студию выжатым, а потом вкалывать тридцать шесть часов кряду, чтобы сделать работу в срок. Я заканчиваю одну мелодию и тут же берусь за другую, корплю без перерыва в тесной студии на другом конце города, в изнеможении падаю на односпальную кровать, чтобы вскоре вскочить и снова вкалывать-вкалывать-вкалывать. А что мне остается? Ведь дети должны быть сыты и одеты, у них должна быть крыша над головой. Мне приходится гнобить свою жизнь на работе, потому что это единственный способ удержаться на плаву.

Я схватил сумку и устремился к двери, намереваясь триумфально покинуть дом. На коврике у порога лежал конверт, который я узнал сразу. Я подобрал его и швырнул в сумку. Вскрывать его не требовалось. Очередное предупреждение из банка. Там хотели знать, почему я уже четыре месяца не выплачиваю кредит за дом.

Так или иначе, меня неизбежно будили дети. Часы показывали 3:31, и какое-то мгновение я гадал: утра или вечера, – но детский гам, доносившийся с другой стороны улицы, свидетельствовал, что дело близится скорее к вечеру, чем к утру. Дети должны быть чересчур активными, чтобы их оставляли в школе до половины четвертого утра. Хоть я и побил снова личный рекорд сна, но чувствовал, что неплохо бы поспать еще часиков двенадцать. Если сутками напролет не можешь нормально закрыть глаза, а потом вдруг заснешь, то крепкий сон лишь спровоцирует потребность в новой дозе забытья. Отдых меня истощил, я ощущал неизбывную усталость, словно после общего наркоза. Загадка, каким образом Спящая Красавица после ста лет сна умудрилась встать с такой сияющей улыбкой на лице. Я натянул одеяло на голову и попытался отключиться.

Вот у ежей правильные представления. Когда им кажется, что настало время хорошенько выспаться, они находят большую кучу веток и листьев и без промедления забираются в нее. Жаль только, что обычно это происходит накануне Дня Гая Фокса[13], но подход вполне здравый. Почему люди не могут впадать в спячку? Зарывались бы в свои постели в конце октября, мирно спали бы все Рождество и Новый год и поднимались по радиобудильнику, установленному где-нибудь на середину марта. А если все еще идет дождь, можно переключить будильник и полежать еще пару недель, как раз поспев к концу футбольного сезона. Хорошо бы проделать это прямо сейчас. Не-е… ничего не получается, сна ни в одном глазу.

Я приподнялся и включил чайник.

Сколько же лишнего сна было у меня в шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет. Я так беспечно его расходовал. Если бы только я мог положить сон в банк и сберечь на сонную пенсию в конце жизни. "Майкл! Вылезай из постели", – часто кричала моя мама с первого этажа. Первые несколько лет мы пытаемся уложить наших детей в постель, а потом, не успеешь оглянуться, – пытается их вытащить оттуда. Даже и не вспомнишь, когда у нас был нормальный сон. Маленькие дети просыпаются слишком рано; подростки вообще не просыпаются; новоявленные родители не могут заснуть из-за шума, который производят их дети; а несколько лет спустя они не могут заснуть, потому что не слышно шума где-то шляющихся детей. Состарившись, мы снова начинаем просыпаться ни свет ни заря, пока, наконец, не засыпаем навеки. Иногда такая перспектива выглядит вполне привлекательной, но меня, конечно же, похоронят рядом с детским садом, и плач, крики и непрестанный топот над головой поднимут меня из могилы.

Я приготовил чай и включил телевизор, пощелкал пультом, рассчитывая найти рекламу. Как обычно, в паузах между рекламой насовали дурацких передач. Вначале я поймал вдохновенное исполнение Джорджа Гершвина – кто-то, подражая Полу Робсону, пел: "Саммерфелд… подари себе лето. Квартира, парковка за сущий пустяк". Дальше шла реклама шампуня: французский футболист рассказывал, почему он пользуется "Л'Oреаль". "Потому что я этого достоин", – сообщил он. Вот потому-то в половине четвертого пополудни я все еще лежу в постели – потому что я этого достоин. Потому что от этого нет никакого вреда. Затем пошла реклама строительного общества: "Ваш дом в опасности, коль забыли про кредит". Я быстро переключил на другой канал. Скоро заплачу все просроченные взносы. Несколько месяцев напряженной работы, каковой, по мнению Катерины, я занимаюсь с утра до ночи, – и я расплачусь по долгам еще до рождения нового ребенка.

Во время передачи "Открытый университет" по второму каналу Би-Би-Си мысли мои перескочили на нашего неродившегося ребенка. Передача была посвящена какому-то идиотскому институту в Калифорнии, где беременным женщинам прикладывают к животам трубки и выкрикивают в них математические формулы и цитаты из Шекспира. Мне всегда казалось, что бо льшую часть времени зародыш спит, но там пытаются разрушить даже утробный сон. "Постигать новое никогда не рано", – объявила преподавательница. Ага, например, то, что твои родители совершенно свихнулись.

Наверное, это самый глубокий сон в мире, думал я, – когда лежишь в абсолютной темноте на подогретой водяной кровати, а сердце приглушенно и гипнотически постукивает. И вдруг все тревоги внешнего мира внедряются в твое подсознание. При прочих равных условиях нет никакой необходимости покидать уютное и надежное гнездышко из плоти. Неужели именно это со мной произошло? Неужели мое тайное убежище в глубинах Южного Лондона – попытка вернуться к уютной простоте, которой я наслаждался девять месяцев до своего рождения? Я лег, свернулся эмбрионом и понял, что предпочитаю засыпать именно в этой позе. Мое темное, уютное убежище обладало всеми признаками утробы. Не в буквальном, разумеется, смысле – вряд ли в матке моей матери висел большой плакат панков из "Рамоунз", – но в метафизическом: эта маленькая комната была моей личной искусственной маткой. Рядом с кроватью свисала пуповина из спутанных проводов – электрическое одеяло, которое меня согревает; чайник, который снабжает меня жидкостью; холодильник, который меня питает. Из комнаты Джима пробивался ритм ударных; дневной свет, проникая сквозь красные с узором шторы, расписывал окно розовыми прожилками кровеносных сосудов. Единственный способ избавиться от тирании младенцев – самому вернуться в дородовое состояние.

Наверное, не стоит мучиться чувством вины из-за того, что атмосфера в семье порой мне кажется слишком гнетущей. Ведь мое поведение ничем не хуже поведения других мужчин моего поколения. Некоторые отцы задерживаются на работе гораздо дольше, чем требуется на самом деле. Некоторые отцы всю неделю работают, а по выходным играют в гольф. Некоторые отцы приходят домой и весь вечер торчат у компьютера. Эти мужчины делают для своих жен и детей не больше, чем я, но я, по крайней мере, не занимаюсь самообманом. Простая истина заключается в том, что на данный момент всем лучше, если я провожу дома как можно меньше времени. А проблема – в том, что чем меньше я дома бываю, тем хуже себя там чувствую и тем неохотнее туда возвращаюсь.