всех подряд такие же злобные старухи. А так как новый дом был всего лишь через дорогу от прежнего, злобное шипение в наш с мамой адрес не прекратилось.

А мои бабушка с дедушкой жили, можно сказать, на другом конце города в сталинской коммуналке. Комнаты там были меньше, зато потолки выше, и во дворе у каждой семьи был построен свой собственный сарайчик с погребом. На выходные, а то и на одну-две недели, мама привозила меня сюда на трамвае. Считать я пока не умел, и потому на каждой остановке загибал пальчики на руках, но меня постоянно отвлекало что-нибудь интересное за окном или в вагоне, я сбивался и, в конце концов, плюнул на эту затею.

Во дворе бабушкиного дома я был своим. Здесь меня все знали и любили, и я всех знал и любил. Ну, почти всех. И поэтому, неожиданно попав после развода родителей во враждебную обстановку нового дома, я всей душой стремился сюда, к бабушке, хотя бы на выходные.

Но, к сожалению, моя мама часто ссорилась с бабушкой. Я был мал и не понимал причину этих ссор. Обе, и мама, и бабушка, были упрямы и самолюбивы, что сильно препятствовало примирению сторон. Обычно, первым кончалось терпение у деда. Он вскипал, орал, крыл матом обеих упрямиц и, в конце концов, заставлял их возобновить нормальные отношения. Но мир длился недолго, и я вновь был вынужден проводить тоскливые дни во враждебном мне дворе.

Несколько раз я пытался сам, без мамы, сесть в трамвай и уехать к бабушке, но кондукторши меня не пускали. Но однажды, тёплым летним днём, я просто пошёл вдоль трамвайных рельс. Заблудиться я не боялся, так как прекрасно изучил маршрут из трамвайного окна.

Невыносимое зловоние вдруг накрыло меня, заставив ускорить шаг. Это ветер подул со стороны мясокомбината. Коломна строилась, росла, и бывшая окраина оказалась внутри города. Через несколько лет мясокомбинат перенесут отсюда подальше, за новые пределы Коломны, но город вновь расширит свои границы, и запах горелых костей опять начнёт мучить горожан. Стараясь дышать ртом, я постарался поскорее миновать зловонные стены мясокомбината и вскоре вышел на развилку. Отсюда рельсы убегали в сторону Холодильника. Но я знал, что мне нужно держаться большого трамвайного кольца, и повернул на улицу Зелёную. Нынешних многоэтажек здесь тогда ещё не было. И дороги вдоль них не было. Была тропинка, по которой я смело шагал.

Слева от меня высились заборы частных домов, справа тянулись рельсы, поэтому машины мне не угрожали. Шоссе тогда было только с одной стороны трамвайной линии, и ездили по нему в основном грузовики и цементовозы. Частные легковушки были редкостью, особенно в этих рабочих районах. Так что меня больше пугали сторожевые псы, лаявшие и гремевшие цепями за заборами, вдоль которых я ковылял.

И вот, наконец, передо мною появилось маленькое кольцо, где некоторые трамваи разворачивались и шли в обратном направлении. «Улица Осипенко! — объявляли водители. — Трамвай дальше не идёт». Я обрадовался, так как дорогу отсюда до бабушкиного двора я не раз прошёл с мамой и прекрасно её помнил. Вообще-то, нужная нам с мамой остановка была следующей, но не всегда удавалось сесть на трамвай, который ходил по большому кольцу. Душа моя ликовала: я всё же дошёл! Сам, один, назло этим вредным кондукторшам и злым бабкам с нашего двора. Впереди меня ждут игры с друзьями и сладкая бабушкина тюря.

Конечно, вместо тюри я схлопотал порядочные трёпки и от бабушки, и от мамы, но маршрут был проложен! И когда мои самые любимые женщины в очередной раз развязывали войну, я покрепче завязывал шнурки, натягивал панамку и отправлялся вдоль трамвайных рельс. Ведь в бабушкином дворе я всегда был своим, а не «сыном этой». Там знали и помнили моего отца, мать никогда не появлялась там с другим мужчиной, пока, конечно, снова не вышла замуж. И сидевшие у подъездов старушки никогда меня не обижали. Да бабушка им этого и не позволила бы! Не говоря уж про дедушку.

Здесь, во дворе бабушкиного дома я и нашёл свою первую невесту. Сейчас уже я даже не могу припомнить её имя. Нам было где-то по три-четыре года. У неё были смуглое от природы лицо, коленки в болячках от ушибов и какой-то дефект речи. Этот дефект, а также пара белых пигментных пятен на одной из щёк что-то затронули в моей душе. Короче, однажды, когда мама пришла меня навестить, я торжественно представил ей свою невесту и заявил, что мы с ней поженимся, как только подрастём. Мама с бабушкой, конечно, всецело поддержали нас в столь важном намерении и тут же устроили торжественный обед. На обычный обед меня зазвать было весьма затруднительно. Между прочим, у нас с моей первой невестой даже был свой собственный дом. Он находился под старой рассохшейся лодкой, лежавшей в палисаднике, видимо, под хозяйским окном.

Однако, вскоре родители моей суженой куда-то переехали, и наш роман был прерван, а разлука омыта обильными слезами. Я грустил, не хотел жить у бабушки, и мама отдала меня в детсад. По крайней мере, мне приятнее думать, что причина была в этом, а не в том, что, наконец-то, появилось свободное место.

В детском саду у меня скоро появилась новая, вторая, невеста. Её звали Оля, и она была совершенно не похожа на первую. Чистенькая, коротко стриженая (чтобы не заводились вши), с нормальной дикцией. Я удивляюсь: кому пришла в голову идея одевать мальчиков и девочек в детских садах в одинаковую одежду? Конечно, в тогдашних магазинах не было особого выбора одежды, но вот я гляжу на фото, где наш отряд, взявшись за руки попарно, куда-то идёт, ведомый лохматой воспитательницей, и не могу определить, кто мальчик, а кто девочка. У всех одинаковые трусики, майки, фартучки, панамки и «мальчишеская» стрижка — унисекс тех давних лет.

Мы быстро подружились с Олей. После первого «брачного» опыта меня совершенно не трогали насмешки мальчишек и дразнилки типа «жених и невеста», и потому они быстро прекратились. Мы с Олей постоянно были вместе и даже спали, можно сказать, в одной постели, так как наши кровати стояли посреди спальни и были сдвинуты вместе. От меня Оля узнала, чем мальчики отличаются от девочек, а я от неё, что такое глисты. Однажды она просто затащила меня в девчачий туалет, чтобы показать их, так сказать, в натуре, потому что это проще, чем пытаться объяснить словами. Как ни странно, необычность места, предмет разглядывания и отвратительный запах меня