– Вона как! Свинья не съест, говоришь? Тогда пошли, – кивнул Любомир. – Девчонка с тобой?

– Сам пойду!

– Никуда ты сам не пойдешь! – возмутилась Нютка.

«Вот напасть на мою голову… Как же избавиться от нее?»

– Почему сам, красавица? – приподнял бровь дружинник. – Я с ним иду. В обиду не дам.

– Я все равно пойду! – уперлась девчонка. Хоть и зарделась, что убеленный сединами воин назвал ее красавицей.

– Ну, дело ваше.

Любомир повернулся к боярину:

– Слышь, Емельян Олексич! Парень желает, чтобы князь ваш спор рассудил. Вот прямо в Кремль и поедем сейчас.

Емельян презрительно оттопырил губу. Мол, подумаешь, суд княжеский. Мне все равно. Прав я. На том стоял и стоять буду. А боярская правда, как известно, сильнее холопской.

Но и возражать он не решился. Развернул гнедого мордой на Боровицкий холм, стукнул каблуками в конские бока.

Любомир махнул Никите рукой – пошли, дескать. Пришпорил серого, нагнал боярина и поехал стремя в стремя. Парень, закинув посох на плечо, зашагал следом за ними. Нютка семенила рядом, вцепившись в рукав Никиты. Замыкал шествие Мишка. Непонятно: то ли решил, что не по чину ему впереди ехать, то ли приглядывал, чтобы тать не сбежал.

Треугольник Кремля приближался медленно. Все потому, что дружинники московского князя никуда не спешили. Гнедой и серый еле-еле переставляли копыта в круто замешанной, как доброе тесто, грязи. Все это время Любомир тихо вычитывал Емельяну. Что именно говорил старик, Никита не слышал, но отлично видел, как с каждым словом все ниже опускается голова молодого задиры, и сутулятся плечи под измаранным плащом.

Парня аж любопытство разобрало! Интересно, за что распекают молодого боярина. Не будь рядом Нютки, он обязательно постарался бы нагнать всадников, подобраться как можно ближе к конским крупам. Тогда, возможно, и уловил бы краем уха слова Любомира. Но показывать себя «любопытной Варварой» при девчонке Никите не хотелось.

Вот и шагал он неторопливо, разглядывая растущую по мере приближения громаду крепости. Сколько деревьев пришлось срубить, чтобы сложить эти стены, башни и ворота?! Целую рощу! Или даже целый лес! А ведь на всех бревнах нужно было еще обрубить сучья, привезти, подобрать по толщине, подготовить, соединить сруб «в лапу»[37]. Сколько же нужно людей, лошадей, подвод?! А времени-то, времени!..

Домишки обитателей Посада, карабкающиеся по склону холма, казались мелкими, игрушечными. Как кошка рядом с коровой.

Кремль составляли три стены: одна – вдоль реки Москвы, вторая – вдоль Неглинной, а третья глядела на пригород.

– Сколько же шагов она в длину? – поразился парень.

– Да кто ж ее мерил? – шепотом отвечала Нютка. – Ты погляди лучше – красота-то какая! Лепота! Вон Свято-Данилов монастырь! А вон Спасский! Его только недавно отстроили! Вот бы хоть одним глазком…

– Так вот для чего ты в княжий терем напросилась со мной? – догадался Никита. – На красоту поглазеть захотелось?

– Дурак! – ответила девчонка и отпустила его рукав.

Парень даже понадеялся, что она развернется и уйдет домой, к дядьке и деду. И тут же ему стало стыдно. Обидел ни за что ни про что. Но просить прощения он не захотел. Так и шагал молча до самых ворот.

Внутри крепости, в тени стен, не было той суеты, что на торгу или посадских улочках. Именитые люди и купцы передвигались степенно, вразвалочку. Каждого сопровождали один-два человека из чади[38]. Ходило много воев – без доспеха, но при мечах. Они сердечно приветствовали Любомира Ждановича и сурово поглядывали на Никиту: кто таков и почему сюда заявился?

Стало попадаться много монахов, спешащих по делам. Одни вели трудников[39], груженных мешками и корзинами, другие шли сами по себе. Никита вспомнил рассказы Горазда о монахах из земли Чинь, посвящавших всю жизнь совершенствованию боевых искусств, и улыбнулся, представив ну вот хотя бы того сутулого, с жиденькой рыжеватой бородкой, прыгающего по монастырскому двору с длинной палкой или широким кривым мечом в руках. Еще раз представил и прыснул в кулак. Любомир обернулся и покачал головой, хотя глаза старого дружинника смеялись. О чем он подумал, интересно?

А вот и княжеское подворье. В воротах, опираясь на рогатины, скучали десяток стражников в бахтерцах[40]. Увидев Емельяна с Любомиром, они подтянулись, расправили плечи. Никиту с Нюткой пропустили беспрепятственно.

Подбежали отроки[41], приняли поводья коней.

– Посидите тут пока, – Любомир кивнул на бревно, проложенное вдоль стены молодечной[42], а сам одернул полукафтанье и скорым шагом направился в терем.

Емельян Олексич на прощание окинул парня презрительным взглядом и гордо удалился в сопровождении верного Мишки.

Никита прислонил посох к стене. Присел. Нютка примостилась вроде бы и рядом, но так, будто бы она сама по себе. Натянула кожушок на колени, съежилась, будто замерзший воробышек.

По двору туда-сюда сновали дружинники и чадь. Пронесли десяток корзин со стрелами. Двое мальчишек пробежали вприпрыжку, держа на плечах палку, через которую перекинули кольчугу. Въехала телега, укрытая рогожей. Ее подогнали к пристройке в глубине и принялись вытаскивать освежеванные туши баранов.

Пожилой, дородный воин – видно, боярин не из последних – долго заставлял отроков водить по кругу огромного серого в яблоках коня с длиннющей гривой и челкой до ноздрей. Придирчиво осматривал копыта и опять требовал провести рысцой. Никита так понял, что боярину казалось – конь прихрамывает на левую заднюю, но вот выяснить причину никак не получалось.

Холодало.

Конечно, по сравнению с тем, чтобы в середине снежня держать равновесие на столбе, даже жарко, но все равно дрожь пробирает. Нютка и вовсе начала выстукивать дробь зубами.

«Да где же этот Любомир? Куда подевался? Вдруг про нас забыли? Так и просидим до сумерек, а после попробуй уйди – сразу выяснять начнут, что да как…»