Серафима хмыкнула и, закачав бедрами, пошла дальше. Следом побежала Лялька. Козы и коровы, которые терпеливо ждали хозяек, тоже пошли, радостно мекая и мыча. Одна корова на радостях даже шлепнула лепешку. Увидев это, Никитин с трудом сдержал прилив тошноты – вспомнилась терешинская настойка.

Едва ушли бабы, появился дед Михась. Он ничего не стал спрашивать – просто подошел и стал наблюдать. Через некоторое время, видя, что его присутствие не вызывает никакой реакции, недовольно пробурчал:

– Опять за свое радиво принялся.

– Отсталый ты, дед, – сказал Никитин. – Для вас же стараемся. Чтоб вы политически зрели, так сказать. Линию партию понимали. Социализм строили. Сами ж потом благодарить будете.

– Да ну, – махнул рукой Михась, чувствуя, что снова столкнулся с чем-то загадочным, по поводу чего у него еще не сложилось четкого мнения. От смущения он тут же сморкнулся.

– Ты, Михась, лучше б народ созвал, – бодро крикнул с высоты Тимофей. – Сейчас все установим, и будет у нас своя радиоточка. Видишь, люди приехали, мне помогли. Им кино снимать надо, а они с нами возятся.

– Кино? – переспросил Михась.

– Кино, кино, – ответил Никитин. – Ты слыхал про кино-то, а?

Михась про кино слыхал, но опять же своего мнения не имел. На всякий случай подыграл.

– А то, – ответил он. – Кто ж про него не слыхал. Про него только глухой не слыхал. Вещь, конечно, нужная. Я не спорю.

– Еще бы, – поддержал его Никитин. – Только техники много требует. А она, зараза, тяжелая. Хотя это смотря что снимать. Сейчас вот ручной обходимся. Я ж раньше по театральной части служил. Административная должность. Труппы театральные собирал. Мотались по городам и весям. Но потом кино захватило. А кино, дед, – важнейшее из искусств.

Услышав знакомое слово в потоке малознакомых, Михась оживился.

– Искусство оно, конечно… это да… Но без пользы. А вот церковь, она для души. Я уже Тимофею говорил. А искусство все ж таки забавы ради.

– Про церковь, дед, забудь, – отрезал Никитин. – Религия – опиум для народа. Это не я, это Маркс сказал.

– Это кто ж такой?

– Ну ты, дед, совсем отстал от жизни, – усмехнулся Никитин. – Немец такой.

– Важный немец? – поинтересовался Михась.

– Для нас самый важный, – засмеялся Никитин. – Главный, можно сказать.

– Мда… – задумчиво протянул Михась.

– Кончай разговоры, дед! – снова крикнул Тимофей. – Народ зови!

– Это можно, конечно, – сказал Михась, – только это… того…

Он задумчиво почесал скулу и, не закончив фразу, ушел. То ли просто так, то ли звать людей.

Следом прошло еще несколько деревенских зевак – все они неизменно зубоскалили, но палку не перегибали, осторожно поглядывая на Никитина – незнакомый человек все ж таки – может, снова еду у них забирать будут. Память о банде Жданько и преследующих ее красноармейцах была еще жива.

Последним прошел Клим, тот самый мужик, которого вчера встретили Никитин и Фролов. Оператор сразу узнал его по все той же петляющей походке, словно тот и не ложился спать, а блуждал всю ночь по деревне.

Как ни странно, он тоже узнал Никитина и подошел.

– Здорово, – сказал он и пожал руку оператору так небрежно, словно тот был закадычным другом. – Нашел Гаврилу?

Никитин кивнул, мысленно восхитившись памятью Клима.

– Дарова, Тимоха, – крикнул тот Терешину, не задирая головы, а глядя на Никитина, будто повторно с ним здоровался.

– Привет, Клим, – ответил Тимофей, крутя отверткой. – Ты, никак, трезвый сегодня?

– Кто, я?! – испуганно дернулся Клим и начал озираться, словно только сейчас осознал, что и вправду трезв.

– Ну а кто? Я-то не пью, – ответил Тимоха. – Не ты ли намедни у Тихона калитку сковырнул?

– Вряд ли, – засомневался Клим и снова начал озираться. – Да и что там сковыривать-то? Она ж хлипкая. Была.

– Значит, ты, – кивнул Тимофей. – Тихон тебя с утра искал, сказал, что ноги тебе переломает.

– Я ему сам что хошь переломаю, – задиристо ответил Клим и снова деловито пожал руку Никитину:

– Ну, бывай.

И ушел тем же зигзагообразным ходом.

Едва он скрылся, как Тимофей закончил прилаживание «тюльпана».

– Готово, – отрапортовал он, спустившись. – Проверим?

– Давай, – ответил Никитин, мысленно прикидывая, далеко ли ушла Серафима с Лялькой и нельзя ли их как-нибудь догнать, раз свою лепту в окультуривание невидовцев он уже внес.

Тимофей принялся что-то подкручивать на своем радиоприемнике, но «тюльпан» упрямо молчал.

– Че-то я недоглядел, – расстроился он. – Может, провод подкачал?

– Скорее всего, контакт где-то отошел, – успокоил его оператор.

В эту секунду на площади появился запыхавшийся Фролов. Увидев мирно склонившихся над радиоприемником Тимофея и Никитина, он облегченно выдохнул и сбавил темп.

– Федор! – крикнул он издалека, но переоценил свои голосовые возможности – опять вышло сипение. Он чертыхнулся и терпеливо добрел до столба. Перевел дыхание. Торопливо пожал руку привставшему Тимофею.

– Александр. Можно просто Саша. А вы, видимо, Тимофей?

– Тимофей Терешин, – церемонно ответил Тимоха.

– Слышь, Федор, – мгновенно бросил Тимофея Фролов, переключившись на Никитина. – Надо ехать. А то и так день потеряли.

Никитин глянул на Тимофея и кашлянул. Затем взял Фролова под локоть и потащил того в сторону.

– Ты лошадей-то не гони, Александр Георгиевич, – горячим полушепотом забормотал он на ходу. – Ну куда нам торопиться-то, а?

– Что значит «куда»? – возмутился Фролов, вырывая локоть. – В колхоз. Или ты собираешься здесь поселиться? Я лично хочу побыстрее отмучиться и вернуться в Минск.

– Да едрена Матрена! Кто ж спорит?! Но один-то день ничего не решит, а тут такое дело. Есть тут, в общем, две девки…

– Какие к черту девки?! – разозлился Фролов. – Ты сюда девок охаживать приехал?

– Ну вот как с тобой работать! – искренне расстроился Никитин и с досады сплюнул.

– Никак! – отрезал Фролов, который и не подозревал, что способен на такой резкий тон. – Над девками работать никак. А над фильмом сколько угодно. С бабами в другой раз и без меня. А сейчас дуем к Гавриле, забираем вещи, и к машине. И никакой выпивки.

– Дай хоть радио установим сначала.

– Нет, – отрезал Фролов. – Может, вы тут до вечера возиться будете. Покуда я возглавляю экспедицию, я решаю, когда ехать. Двадцать второе июня, а мы торчим хрен знает где и занимаемся хрен знает чем.

– Можно подумать, что мы сейчас поедем, не хрен знает куда, чтобы заниматься, не хрен знает чем.