В глубине души – и Пенни не могла понять почему – она думала, что остаться было бы верхом неосмотрительности. Хотя если уж начистоту, то она знала причину этого ощущения. Мэтт заставлял ее чувствовать…

– Это кукушечья сова, – произнес Мэтт тихо. – Она маленькая и коричневая, поет по ночам. Именно эта птичка – главная причина того, что у нас, в отличие от Мэйли, нет мышей. Тот дурачок первым делом зачистил территорию отеля от деревьев и, полагаю, даже перестрелял птиц. А эти совы удивительные создания. Послушайте! Они говорят что-то похожее на «ку-ку». А иногда люди называют их еще «му-пу». Вам, например, что ближе?

Пенни послушала немного.

– Мне слышится «му-пу», – ответила она наконец. – Определенно.

– А мне вот «ку-ку». Хотите на нее посмотреть?

– Вам же пора спать.

– И вам тоже, но жизнь слишком коротка, чтобы упустить из виду сову-кукушку.

– Не называйте ее так, она вовсе не говорит «ку-ку», – запротестовала Пенни.

Мэтт улыбнулся.

– Это неподчинение начальству, – пошутил он. – Я вам только что предложил работу на ближайшие две недели, так что требую называть птицу кукушкой.

– Я еще не согласилась на ваши условия.

– Хорошо, – ровно произнес Мэтт. – Но вы пока еще здесь работаете по прежнему договору. Так что на сегодня эта птица говорит «ку-ку», и ничего больше. – Он встал и протянул руку Пенни. – Пойдемте посмотрим на нее.

Взглянув на него, она подумала: «Не нужно». А потом пришла другая мысль: «А почему бы и нет?» Конечно, можно было найти кучу отговорок, но Мэтт стоял и улыбался ей. Что с того, что ей не следует соглашаться, – глупости. Пенни протянула ему руку.

Крики прекратились, потому что они стояли аккурат под деревьями, где гнездились птицы. Мэтт поднял фонарик – однако он не мог оправиться от изумления. Он чувствовал, что Пенни стоит совсем близко, и это еще больше сбивало с толку. От нее пахло дрожжами и… лимоном. Черт, они пришли сюда, чтобы посмотреть на птиц.

– Вон, – выдохнула внезапно девушка.

– Другая должна быть рядом.

– Другая?

– Это пара сов, и они всегда прилетают в это гнездо – уже не первый год. Их потомство расселяется по всей равнине. Вот, смотрите, это самка. Она чуть крупнее самца. Они малость напуганы – видите, как сидят? Но они меня столько раз видели, что вряд ли сочтут угрозой.

– А на защиту этих птиц ваши ребята встанут? – робко спросила девушка, и Мэтт улыбнулся.

– Вполне возможно. Никому не нравятся мыши. Но все же вы определенно заслужили бы больше внимания – я бы сказал, что у меня в команде вы обрели верных друзей.

– Мэтт?

– Да?

– Прекратите делать мне комплименты, они ведь ничего не значат, а я не хочу слышать что-то подобное.

– Хорошо, – согласился он. – Больше не будет комплиментов. Но есть некоторые факты – заметьте, факты, – о которых я вовсе не лгал, и я не возьму свои слова назад. Во-первых, вы потрясающе готовите, и я вам бесконечно благодарен. Во-вторых, я согласен с Роном насчет вашей попки – хотя как начальник и не должен вам это говорить. И наконец, еще кое-что. Вас это смутит, потому что это очень откровенно.

– Смелый комплимент? – тихо переспросила Пенни.

– Это не комплимент, – поправил Мэтт, отбрасывая всякую осторожность и беря Пенни за обе руки. – Это чистая правда. Пенелопа Хиндмарш-Ферз, от тебя пахнет свежим хлебом и ароматами еды на кухне – кстати, это моя кухня. И если ты считаешь, что мои слова про твою симпатичную попку – пустышка, то ты сильно ошибаешься. Ночь просто чудесна, а я держу за руки женщину, которая спасла меня. Женщину, в которой красиво все – даже в самые тяжелые моменты в работе. Никаких комплиментов, Пенни, только правда. Вот так.

Мэтт перевел дыхание. Что теперь делать? Глупо было вот так поддаваться минутному соблазну. Но разве мог он молчать?

– Вот так, – прошептала Пенни.

– И нам пора в дом, потому что, если мы останемся еще хоть на миг здесь, я не удержусь от соблазна поцеловать тебя.

Ну вот и сказано, подумал Мэтт, все начистоту.

– А ты не хочешь меня поцеловать? – Ее слова были едва различимым шепотом, но Мэтт отчетливо слышал каждое слово. Казалось, все вокруг, и даже птицы над головой, замерло.

Плохая идея. Ведь их ждет четыре дня работы, а может, и больше, если Пенни согласится остаться. Так что он делает? Болтает с ней о поцелуях. Что она спросила?

– Я хочу, очень, – отозвался Мэтт.

– И что тебя останавливает?

– Пенни…

– Заткнись, Мэтт Фрейзер, и поцелуй меня.

Что можно было возразить на это? Мэтт обнял Пенни и склонился к ее губам.

Он целовал Пенни так, точно у них была впереди вся ночь, точно этот поцелуй был для них обоих первым в жизни. Точно он не знал, что его ждет, и не хотел упускать ничего в этом новом опыте. Его руки спустились на ее бедра, но он не прижимал ее к себе – или, может быть, Пенни сама так тесно прижалась к нему, что вовсе не возражала. Она была свободна в его объятиях, не чувствовала напора или принуждения. Его губы вначале лишь слегка прикасались к ее – но Пенни никогда еще не испытывала ничего более удивительного. Она подняла руки и запустила пальцы в волосы Мэтта, лаская их.

Внезапно Пенни поняла, что Мэтт дает ей право решения и окончательного выбора – продолжать или отступить. И она знала, что не отступит. Вокруг такая чудесная ночь, рядом удивительный мужчина, а она самостоятельная двадцатисемилетняя женщина. В какой-то момент она перестала думать и позволила чувствам овладеть собой. Привстав на цыпочки и обняв Мэтта, она теснее прижалась к нему и поцеловала – настойчиво и требовательно. Теперь слово оставалось за ним, и он сделал выбор в пользу осторожности. Былые страхи победили.

– Мне нужно утром рано встать, – произнес он.

Воцарилось долгое молчание.

– Да, конечно, – дрожащим голосом сказала Пенни.

Ему пришлось совершить над собой огромное усилие, чтобы не обнять ее, иначе бы он уже не смог отойти во второй раз. Но Пенни уже собралась с силами – это было видно по ее осанке, по лицу. «Она привыкла к тому, что мужчины ее постоянно разочаровывают», – подумал виновато Мэтт. Но он не мог переступить через себя и не сдвинулся с места.

– Тогда, Мэтт, спокойной ночи, – прошептала девушка и нежно провела по его лицу пальцами. – Спокойной ночи и сладких снов.

Повернувшись, она пошла к дому – словно не замечая кочек под ногами, пошла быстро, точно в доме можно было укрыться от боли.

Ну вот и все. Разум восторжествовал.

Следующие четыре дня прошли по тому же привычному графику, но все же между ними что-то поменялось. Это можно было бы назвать напряжением – но, скорее, это было просто неким затишьем, неопределенностью.