– Ну. – Василий улыбнулся. – А сегодня какое?

– Третье.

– Уверен?

Гамбулов молча взял в руку лежащий на столе телефон, разблокировал экран и полез в календарь. Через мгновение замер, беззвучно шевеля губами, а ещё через несколько секунд изумлённо посмотрел на приятеля.

– Убедился?

– Всё верно, – севшим голосом произнёс Гамбулов. И нервно усмехнулся: – Слушай, ну… скажи, что это прикол, Вась, а? Как ты это сделал?

– Смирнов умер, – повторил Емельянов. – И это ни разу не прикол.

Сообщение о смерти арестанта Игорь пропустил мимо ушей. Вновь посмотрел на телефон, аккуратно вернул его на место и хрипло уточнил:

– То есть ты хочешь сказать, что мы… что мы отдежурили смену?

– Ага.

– Почему же я ничего не помню?

– А вот этого я не знаю, – покачал головой Емельянов. – Но из-за этого вопросов к тебе, Игорёк, только прибавится.

«И это, блин, меня капец как пугает!» – сглотнув, подумал Гамбулов.

* * *

Зоран плакал.

Сидел в отцовском кресле, держа в руке письмо, и плакал, изредка слизывая с губ солёные слёзы.

Не выдержал. Попросту не выдержал навалившегося. Утром перечитал письмо во второй раз и снова не сдержался – заплакал. Отец, всегда скупой на эмоции, в прощальном послании сказал едва ли не больше, чем за все предыдущие годы. Поэтому его любовь сумела преодолеть холодное время и равнодушие бумаги и дотянуться до парня.

И любовь обернулась слезами.

«Хватит!»

Зоран резко открыл глаза и уставился в стену напротив.

«Хватит соплей! Ты уже взрослый. Ты уже восемь лет сирота. Слёзы должны остаться в прошлом, в долгих бессонных ночах одинокого подростка. В тех тёмных часах, которые намертво впечатались в память, но уже миновали. И слёзы должны высохнуть…

Нужно действовать».

Зоран взглядом отыскал конверт, в котором скрывалось предсмертное послание родителей, осторожно вытряхнул на стол их прощальный подарок – маленький футляр красного дерева – и уставился на него так, будто перед ним лежала змея.

Впрочем, так оно и было.

На столе действительно лежало нечто ядовитое, страшное и смертоносное. Во много раз опаснее змеи. Но такое же холодное.

Как месть.

«Неужто всё так просто? Неужели мои детские мечты о мести можно реализовать с помощью этого маленького футляра? Скорее всего – да, так и есть. Отец не станет врать…»

Медленно, словно боясь, что раритет рассыплется от неосторожного движения, парень подвинул футляр к себе и вздохнул.

Потому что до сих пор не был уверен, что ему следует открывать его и читать спрятанный внутри свиток.

Отец не стал это делать, хотя повод у него был весомый. Отец предпочёл погибнуть, но не выпустить на свободу прячущуюся в футляре змею. И отец предостерегал от этого Зорана.

«Мальчик мой, я знаю, что желание отомстить станет для тебя невыносимым. Злость и ненависть примутся точить тебя изнутри, подобно термитам, стирающим в пыль толстенные деревья.

Я знаю.

Нет… Я догадываюсь, что ты будешь чувствовать, если мы с мамой не вернёмся, но я прошу тебя воздержаться от опрометчивых поступков. Чуды совершили страшную подлость, кровь нашего Дома на их руках, в этой войне уже погибли моя сестра и двоюродный брат. В этой войне, возможно, погибнем мы с мамой, но я прошу тебя…»

Отец предпочёл погибнуть, но не использовать змею, что лежала сейчас перед Зораном. Отец умолял Зорана последовать его примеру. Но у отца не было бессонных ночей и слёз в подушку. Отец не рос с единственным желанием – отомстить.

«Прости меня, папа…»

В письме было сказано, что аркан – при соблюдении остальных условий, разумеется, – сможет запустить и обычный люд, напрочь лишённый магических способностей, и это обстоятельство существенно упрощало Зорану задачу – не требовалось привлекать ведьм.

«Это моё дело. Мой долг».

Юноша сложил письмо и вернул его в тайник – нет необходимости возить с собой рассказ о том, что за змея прячется в футляре, – сложил руки на груди и задумался.

Итак, ему нужно в Ростов-на-Дону. Знакомых там нет ни из Тайного Города, ни среди обычных челов. Но это – у него, а вот тётушка Доброслава весьма энергична, коммуникабельна и достаточно пожила на свете, чтобы обзавестись приятелями или приятельницами повсюду. Имеет смысл поговорить с ней…

«В любом случае пришлось бы – надо ведь предупредить, что уезжаю… Скажу, что к другу… Стоп! Скажу, что к другу, и тут же поинтересуюсь, нет ли у неё там знакомых. Смешно… Ладно, придумаю что-нибудь.

К тому же надо раздобыть денег.

Подумать, как лучше отправиться: на самолёте или на машине.

И осуществить ещё тысячу приготовлений…»

Так получилось, что Зоран впервые самостоятельно покидал Тайный Город – не в компании или с Доброславой, а именно один, и парень чувствовал себя не слишком уверенно, с трудом представляя, за что браться в первую очередь.

«Надо поговорить с тётушкой. Она подскажет…»

Решив так, Зоран посмотрел на часы, прикинул, где в это время можно застать старушку – звонить не хотелось, и выскочил на улицу.

Дверь захлопнулась, и дом снова погрузился в мёртвую тишину.

* * *

Он не любил выходить в мир – в нём было слишком много соблазнов. Будто идёшь по огромной скотобойне с ножом в руке и выбираешь… выбираешь… прикидываешь… Этого бычка забить? Или, может, вон того? Этот вроде бы не такой норовистый, как первый… но тоже не подарок, увы…

Впрочем, искушений хватало и дома. Чего стоили голоса соседей, доносящиеся то с балкона, то из открытого окна. Голоса, словно приглашающие заглянуть на огонёк. Голоса громкие и тихие, счастливые и раздражённые – они манили. А вот музыку, томные вздохи, детский крик и собачий лай он терпеть не мог. Раньше, до того как его стала мучить Жажда, он вообще не обращал внимания на посторонний шум, но теперь слышал, казалось, каждый шорох, каждый писк или шепоток. И они приводили его в неистовство.

Вот бы остались только голоса…

Но тогда Жажда владела бы им постоянно, потому что голоса пробуждали её, делали резкой. Жажда становилась требовательной, давила болью, а избавление от неё приносило сладость и упоение… Но они приходили потом. Сначала – Жажда. Которая могла накинуться в любой момент, в самый неподходящий, и тогда её приходилось прятать, терпеть, грызть подушку, надевать беруши, чтобы не слышать голоса, а иногда даже приковывать себя к специально вделанным в стену кольцам. Он терпел. Но рано или поздно выходил на улицу.

Натянув приветливую улыбку, покидал родной двор и брёл по городу.