— Джулиан тоже не сказать, что невиновен, — проговорил Франц.

Мы с Гиоргосом переглянулись. Значит, я не ослышался. «Невиновен», а не «был невиновен». Но на такие оговорки полагаться не стоит, я неоднократно слышал, как убийцы говорят о своих жертвах так, словно те еще живы. Может, убийцы и впрямь считают их живыми. Точнее говоря, я знаю, что умерший нередко становится спутником своего убийцы.

— Джулиан соврал. Он сказал, что тем вечером звонил со своего телефона Хелене, признался ей во всем и что они поняли, что любят друг друга. Он хотел, чтобы я отступился от нее без борьбы. Джулиан — это мне точно известно — лгун и предатель. Чтобы получить желаемое, он тебе нож в спину воткнет, но на этот раз я вышел из себя. Вы даже не представляете, как я разозлился…

Я не ответил.

— Джулиан отнял у меня самое дорогое, — продолжал Франц, — а ведь у меня, господин Балли, и было-то не очень много. Девушки вечно доставались Джулиану. Не спрашивайте почему, мы с ним совершенно одинаковые, и все же есть в нем что-то, чего я лишен. Это появилось у него не сразу, просто где-то пути наши разошлись, и он пошел по светлой дороге, а я — по темной. А потом он и Хелену решил забрать…

Волны рядом с ним разбивались о берег не с таким напором, как возле моего отеля. Звук был долгим, вот в чем разница. Волны словно перекатывались по берегу. Франц Шмид находился на пляже.

— Поэтому я приговорил его, — сказал он. — Но я из Калифорнии, поэтому приговорил не к смерти, а к пожизненному заключению. Ведь это справедливое наказание за сломанную жизнь? Вы же тоже выбрали бы такое наказание, да, Балли? Или нет? Или вы не против смертной казни?

Я не ответил, чувствуя, что Гиоргос наблюдает за мной.

— Пускай Джулиан теперь гниет в своей любовной тюрьме, — добавил Франц, — а ключ я выкинул. Хотя пожизненное — это еще как посмотреть. Такая жизнь, как у него, долго не продлится.

— Где он?

— Вы говорите, мне отсюда не выбраться…

— Франц, где он?

— …но вы не правы. Мой рейс в девять девятнадцать — им-то я и улечу, Никос Балли.

— Франц, скажите, где… Франц? Франц!

— Отключился? — спросил, вставая, Гиоргос.

Я покачал головой. Прислушался. В трубке шумели волны и ветер.

— Аэропорт все еще закрыт? — уточнил я.

— Естественно.

— Вы не слышали ни про какой рейс в девять девятнадцать?

Гиоргос Костопулос покачал головой.

— Франц где-то на пляже, один, — сказал я.

— На Калимносе полно пляжей. А ночью, да еще и в шторм, все они пустые.

— Это просторный пологий пляж. Судя по звуку, волны о берег не разбиваются, а катятся по нему.

— Кристина виндсерфингом занимается — позвоню ей, спрошу.

* * *

Машину, которую взял напрокат Франц Шмид, обнаружили на следующее утро.

Она стояла на парковке возле песчаного пляжа между Потией и Массури. Полустертые отпечатки ног вели от передней дверцы к морю. Мы с Гиоргосом, щурясь от ветра, смотрели, как водолазы бредут наперекор катящимся по песку волнам. С южной стороны, там, где пляж заканчивался, волны омывали невысокие гладкие утесы, которые чуть поодаль перерастали в вертикальную стену, желто-коричневый известняковый массив, тянущийся до самой высокой точки, той, где находился аэропорт. В стороне от нас Кристина водила своего голден ретривера, а тот вынюхивал следы. Пес с самого рождения был на один глаз слепым — это Кристина рассказала мне в участке, когда мы пили кофе. Поэтому она и назвала его Одином. Я спросил, почему она не выбрала порожденного нашей собственной мифологией Полифема, а предпочла чужого Одина.

Кристина посмотрела на меня и сказала:

— Один короче.

По словам Гиоргоса, Один — хорошая ищейка. Кристина сводила его в комнату Франца и Джулиана, чтобы пес привык к запаху, и, когда мы вернулись на пляж, Один сразу же рванул к машине и гавкал, пока Гиоргос не открыл дверцу. В машине мы нашли обувь и одежду Франца Шмида — брюки, нижнее белье, шапку цвета радужного флага и куртку, в кармане которой лежали телефон и бумажник.

— Значит, он не соврал, — сказал Гиоргос, — он улизнул.

— Да. — Я посмотрел на ревущие пенистые волны.

Гиоргос пригласил двух водолазов из местного дайвинг-клуба, и сейчас один из них махал рукой другому и что-то кричал, но волны заглушали его крики.

— Думаете, он и труп Джулиана тоже тут утопил? — спросил Гиоргос.

— Возможно. Если Франц вообще его убил.

— Вы сейчас про его слова о том, что он приговорил брата к пожизненному заключению в тюрьме?

— Может, и да. Или нет. Возможно, он всего лишь создал ситуацию, в которой Джулиану не просто захочется умереть — он еще и страдать будет.

— Например?

— Не знаю. Ревность, как и влюбленность, — это безумие, толкающее людей на поступки, которые в другое время им бы и в голову не пришли.

Я перевел взгляд на утесы. Наверное, Франц Шмид рассуждал так же: утесы пологие и гладкие, если идти по ним, то волны смоют следы, а он доберется куда-нибудь, где его не найдут. Но рейс в девять девятнадцать? Это что значит? Чтобы дойти до аэропорта, надо либо вернуться на дорогу, либо вскарабкаться наверх. Без веревки.

Фри-соло.

Воспоминания остановить не получилось, я зажмурился и увидел, как Тревор падает.

Я быстро открыл глаза, до того, как он ударился о землю.

Нет, надо сосредоточиться.

Возможно, Франц Шмид тоже стоял тут, видел и думал то же, что и я. Что аэропорт закрыт. Что все пути отступления перерезаны. Кроме одного. Самого тоскливого. Но уплыть в море и утонуть — это непросто, на это нужно время, надо суметь не поддаться инстинкту самосохранения и не повернуть к берегу.

— Мы вон чего на отмели нашли.

Мы с Гиоргосом обернулись. Один из водолазов протягивал нам пистолет.

Гиоргос взял пистолет и покрутил его в руках.

— Похоже, старый. — Он ковырнул пальцем рукоятку, там, где расположен магазин.

— «Люгер», Вторая мировая, — сказал я и взял у него оружие.

Ржавчины я не заметил, а судя по бусинкам воды на металле, пистолет смазали маслом и в воде он пролежал недолго. Я нажал на защелку возле пусковой скобы, вытащил магазин и отдал его Гиоргосу.

— Если полный, то должно быть восемь.

Гиоргос вытряхнул патроны.

— Семь, — сказал он.

Я кивнул. Меня накрыла бесконечная грусть. Обещали, что завтра к вечеру ветер стихнет, а солнце будет по-прежнему светить, однако на душе у меня сгущались тучи. Обычно я заранее знал, временно ли это, или меня ждет затяжное уныние, но сейчас угадать не получалось.