— Мы едем или дать тебе еще немного времени полюбоваться мною?

— Было бы чем, – фыркаю я, бросая последний взгляд на «плавник» и срываюсь с места. Чем быстрее я доберусь до нужной станции и ссажу неудобного попутчика.

— У тебя кардан стучит.

Быстро поворачиваю лицо к Мирону, не понимая, о чем речь. Что у меня стучит. Сердце не стучит, оно просто ухнуло вниз, откуда не достать.

— Саша, блять! – хватается за руль Мирон и выруливает на обочину, избежав столкновения с грузовиком. – Да что с тобой! Убить нас хочешь?! Я конечно понимаю, ты зла. Но умирать в ближайшие лет пятьдесят не входит в мои планы.

Отстегиваю ремень и буквально вываливаюсь из салона. Ноги гудят так, словно по венам паровоз разгоняется. А руки дрожат. Я настолько ушла в свои мысли, что чуть не умерла. Может быть это и неплохо. Дашка вон рассказывает, что, когда сердце останавливается ничего не ощущаешь. Ничего не видишь. Иду вперед, чувствуя, как пальцы ласкает влажная трава. Мне просто нужно подышать, и мы поедем дальше.

Вдруг нога теряет землю и меня кренит вперед, пока сильный рывок не вытягивает меня на твердую поверхность.

— Ты совсем дура?! Да, что с тобой, – орет мне в лицо Мирон, сжимая плечи пальцами, наверняка оставляя следы.

Сейчас его лицо кажется белым, а губы очень ярко выделяется на этом фоне. Влажные сочные, четко отчерченные. Чтобы мои губы стали такими на них нужно нанести пару слоев губной помады. А мужчинам ничего не нужно, чтобы привлечь внимания. У них есть губы. Мужские губы, которые сейчас подозрительно близко. И я так ярко помню этот вкус, что голова кружится.

*********

*******

Попытки сдерживаться так или иначе приводят к срыву. Потому что в твоем мозгу не исчезло желание. Потому что ты не смирилась с тем, что нельзя. Потому что это самое «нельзя» в миг может превратиться в такое сладкое «можно».

Я уже и забыла какого это ощущать мурашки от прикосновений, ощущать себя зажжённым фитилём от фейерверка, взрыв которого неизбежен.

А все эти губы. Такие родные, близкие, они буквально опаляют, вынуждают забыться и просто чувствовать. Жить моментом. Жить только тем, как поцелуй превращается в настоящее безумие, а скольжение языков в пытку. И я уже не вижу границ, они размыты влагой травы, что щекочет ступни, пальцы, а внезапно начинает щекотать колени, на которые мы падаем.

Я и Мирон, который теперь не делает больно, лишь поглаживает трясущиеся плечи, который прижимается так сильно, что не ощутить его намерения довольно сложно.

Сердце набухает как губка, а в мозгу клубничное пюре. И я не хочу думать, хочу снова это летать. Хочу полного отрешения от всего, как наркоман получивший свою дозу. Мужской запах проникает под кожу, сводит с ума. Родной. Знакомый.

Ломка была слишком сильной, кайф невыносим и вот я уже сама влетаю пальцы в жесткие волосы, когда губы Мирона скользят ниже, ниже, оставляя дорожку разъедающую кожу, к самой границе декольте. Там язык становится лезвием разрезающим кожу, вспарывая все чувства, что так долго были скрыты.

Вскрик рвется, когда губы обхватывают через ткань сосок и принимаются его тянуть. Вскрик срывается снова, когда рука блуждавшая по спине, теперь обжигает кожу бедра, задирая юбку. Стискивает задницу и проводит самым кончиком пальца по линии трусиков, убивая способность мыслить окончательно.

Вот прямо сейчас трусики становятся невероятно тесными, а я близка к мольбе снять их к чертям и просто сделать то, что мне так часто снилось. Мирон возвращается к раскрытым, пересушенным рванными стонами губам, увлажняет их, что-то шепчет, но я уже не слышу.

В ушах стоит один сплошной гул, и я пытаюсь мысленно его прекратить, прийти в себя, оттолкнуть Мирона, но его пальцы уже гладят между ног, втянув при этом язык и всасывая его в себя.

Тело превращается в одну сплошную натянутую струну, что вот-вот порвется со звоном, по децибелом равном крику Банши.

— Сашка, Сашка моя, — ногти впиваются в кожу широких плеч, я сама уже не чувствую даже колен, настолько тело онемело от предвкушения. В животе сладко ноет, спазм причиняет неудобство. Я уже сама, не ощущая никакого стыда, трусь об пальцы, стискиваю ноги, чтобы чувствовать все сильнее. Грубее. Быстрее. О мысленный зов срабатывает и шершавые пальцы резко забираются за ткань и касаются самого сокровенного. Такого влажного, словно у меня библейский потоп, наказывающий блудницу.

И если бы не чавкающий, пошлый звук проникновения, прозвучавший в тишине обочины выстрелом, я бы не опомнилась. Я бы не смогла восстать против давно похороненного либидо. Но очередной цикл помог мне в этом. Пусть либидо спит. Оно мне не нужно.

Открываю глаза и вижу откровенную похоть в остекленелых глазах, влажные волосы и острые скулы. Мирон красивый. Сейчас просто невероятно красивый, но он не мой. Больше не мой. Да и моим никогда не был, особенно когда сказал, что ему не нужна такая как я обуза.

Но даже после всего я уже лежу под ним с задранной до талии юбкой. Вот вам и правильная, идеальная Саша. Вот тебе и сдержанность.

— Отпусти, мне неприятно, — прошу и отталкиваю руками, которыми только что тянула к себе. Безумная. Я не заслуживаю Алекса.

— Ты из-за красноармейцев? Так мне плевать.

— Мне не плевать, — вся сжимаюсь и отпихиваю его руку, замечая, что пальцы покрыты темной влагой. Алекс брезгует даже прикасаться ко мне в эти дни, Мирон готов на все. И это не может не приводить в отчаяние. Извращенец. Просто псих, а как иначе можно объяснить то, что сейчас он делает, смотря на меня в упор, вынуждая вспоминать, что еще он умеет делать этим изогнутыми в ухмылке губами.

Стоим напротив. Когда-то друзья, когда-то любовники. А теперь никто.

— Это ничего не значит, понял?

— Конечно. Сохраним наш маленький кровавый секрет.

Придурок, — вздыхаю я, продолжая стоять как вкопанная и плавится под тьмой наглых глаз. Но магия рушится, когда Мирон делает широкий шаг ко мне.

— Иди сюда, Сашка. Ты же не хочешь уходить.

Срываюсь убегаю к машине, сажусь в нее. Не смотря в сторону, даю по газам. Тело все еще дрожит, словно после карусели, тело все еще помнит и отзывается на каждое прикосновение.

Это не нормально. Ужасно то, что я чуть не легла под Мирона.

Ужаснее то, как сильно мне хотелось этого.

Но самое страшное не понимать, зачем это ему. Зачем он мучает меня и говорит так, словно я для него что-то значу?

Ведь он сам все разрушил, сам подтолкнул к Алексу. Бросил после единственной ночи, не был рядом, когда я в нем нуждалась.

Разве честно и нормально врываться в жизнь и переворачивать все с ног на голову?

Добравшись домой по свободным дорогам, я аккуратно пробираюсь внутрь квартиры и с облегчением замечаю, что Алекса опять нет.