Не имея возможности сноситься с Европой, не уживаясь в Азии и с Азией, хотя всецело почти связанные ее рутиной, грузинские цари обращались к России. Другого исхода у них не было. Как ни мало находили они на этом пути, взоры их снова и снова неуклонно обращались к северу.

Ища русского покровительства и добиваясь гарантии неприкосновенности против произвола восточных держав, цари грузинские были вполне рассудительны, так как только при внешней обеспеченности могли они довести до успешного конца то, чего им так и не удалось сделать, — обуздание вассалов и упрочение государственного порядка.

Обезопасив себя со стороны Персии и Турции, грузины, может быть, сумели бы сладить с внутренними смутами и стать на путь сколько-нибудь нормального общественного развития. Вот что побуждало Ираклия и Соломона искать русской помощи, вот почему они с такой радостью отозвались на приглашение действовать против турок, несмотря на очевидную для них опасность этого шага.

Они видели впереди, как обещанную награду со стороны России покровительство единоверной державы. Счастье близко и возможно. Со стороны грузин было бы трусостью пропустить такой шанс. Они рискнули, как рискнул в свое время Вахтанг и опять проиграли ставку.

II

Когда отправляли экспедиционный корпус, то его предназначали не столько для прямых действий, сколько для подкрепления грузин — именно последние должны были «учинить важную диверсию».

Как разъяснял граф Панин Тотлебену, нужно действовать так, чтобы незаметно для грузин и их владетелей они воевали как бы по собственному побуждению, на деле же все это должно производиться «здешним руководством и просвещением», т. е. грузины должны играть роль орудия в руках Тотлебена. Как формулирует Панин: «Была бы душа здешняя, а тело грузинское»[62].

Мы не будем разбирать причин, повлекших за собой неудачу этих замыслов Панина. Пришлось бы для этого излагать ход кампании, постепенное накопление недоразумений между Тотлебеном и владетелями, дошедшее до разрыва и неприятностей, пришлось бы оценивать поступки и поведение отдельных лиц. Нас все это не касается. Скажем лишь одно: ни Соломон, ни Ираклий не были расположены играть ту роль, какую им, по-видимому, предназначал Тотлебен, т. е. роль начальников иррегулярных ополчений при его корпусе. Для этого Соломон был слишком привычен самостоятельно воевать с турками, не говоря об Ираклии, боевая слава и опытность которого были иных размеров и иного качества, чем тотлебеновские.

Но замысел Панина был, по существу, нелеп: гармоническое совместное действие регулярных войск и грузинских дружин едва ли было возможно. Это были войска совершенно разных эпох. С одной стороны, полная дисциплина, планомерность, техника, сильная артиллерия, провиантская часть и пр. С другой — контингенты всадников и пехотинцев с весьма несложной организацией, с более чем шаткой дисциплиной; всякий продовольствуется, как может, и вся эта масса удерживается в повиновении только благодаря авторитету и популярности царя и высших начальников.

С одной стороны, люди прошедшие строгую казарменную школу, с другой — феодальные бароны и воины-крестьяне.

Вот один, и очень важный, источник шероховатостей во взаимных отношениях. Но были еще осложнения, которых не предвидели в Петербурге и с которыми не мог справиться ни пресловутый Тотлебен, ни позже генерал Сухотин.

Владетели гурийский и мингрельский, в теории вассалы имеретинского царя, на практике же почти всегда независимые от него, вели свою самостоятельную политику. Осилить этих вассалов и объединить Западную Грузию, было мечтою имеретинских царей, и Соломон надеялся при поддержке России добиться этого.

Русским генералам пришлось не столько руководить согласными движениями грузинских владетелей, сколько разбираться в их взаимных отношениях, склонять к единодушию. Естественно, что на месте все это оказалось сложнее, запутаннее и труднее, чем думали в Петербурге. Но если бы внимательно читали донесения пограничных начальников и всю переписку по грузинским делам и вникли бы в дело, тогда меньше бы было неожиданностей. Неосновательные ожидания заменились разочарованием, а виноватыми оказались грузины.

Мы уже говорили, что помощь России укрепила бы царей и внутри Грузии[63]. Так что если Россия преследовала свои интересы в Грузии, то и грузинские владетели надеялись, что, воюя по призыву России с Турцией, они добьются существенного улучшения, упрочения своих дел.

Но всякий раз, когда заметно было, что они и себя не забывают, и о себе думают, русские власти ставили это в укор владетелям, они желали слепого послушания.

Тягостность положения обострялась и тем, что русские генералы не были особенно счастливы в своих военных предприятиях, тогда как Ираклий и Соломон имели немало успехов. Эта общая обрисовка избавляет нас от необходимости входить в ближайшее рассмотрение событий 1768–1774 годов.

Но, так или иначе, дело уладилось.

Государыня и Панин выражали свое неудовольствие грузинским владетелям в грамотах и письмах, некоторые места которых должны были казаться обидными для самолюбия Соломона и Ираклия[64]. Но, затем, прежнее благоволение вернулось, и тон смягчился. Экспедиция в Грузию обманула ожидания Екатерины[65]. Что в грузинах разочаровались — в этом нет сомнения.

Строго говоря, ими не могли быть недовольны: они одержали над турками ряд побед, посылали ко двору трофеи, готовы были воевать ad infinitum. Служили, как могли, как умели.

Причина недовольства русского правительства — в тех неприятностях и нарушениях воинской дисциплины, которые имели место во время экспедиции. Конечно, все это было скоро забыто. «Эти смуты в отдаленном Закавказье, — говорит Соловьев, — не могли производить сильного впечатления: о них мало знали в России, вовсе не знали в Западной Европе, где хорошо знали о кагульском и чесменском боях»[66].