Итак, мы видим, как связь с Ираном, вассалом которого являлся в теории Ираклий в качестве валия гурджистанского, как эта связь, иногда в прежнее время столь тягостная, теперь превращается в руках Ираклия в рычаг его политики, служащий его интересам. Но успехи, достигаемые на таком пути, не прочны.

Как ни поглощается первоначальный смысл этой связи, ее предполагаемое юридическое значение фактическим соотношением сил, но идея, мысль о том, что Грузия так или иначе входит в сферу влияния Ирана, продолжает тлеть, как уголь, не угасающий до конца под слоем земли.

Придет день, и новая династия — Каджаров — попытается воскресить отжившую теорию. Но у нее хватит сил, лишь чтобы отомстить со всей жестокостью могущества, бессильного созидать; вернуться же к временам Аббаса и Надира нельзя будет на грани XVIII и XIX веков.

I

Великая, блестящая Екатерина и ее самоуверенные даровитые сановники нашли неожиданный повод обратить близкое внимание на Грузию и ее владетелей.

С давних пор сносилась Грузия с Россией; мало-помалу те, кому о том «ведать надлежало», привыкли к постоянным приездам в Астрахань, Кизляр грузинских посланцев, иногда самих владетелей, часто царевичей, духовных лиц, князей и т. д. Сложилась постепенно практика насчет дальнейшего их следования, дачи им кормовых денег и пр. «по прежним примерам». В конце концов, у русских дипломатов составилось представление о маленьком единоверном народе и его владетелях, постоянно «докучающих» просьбой о помощи, о защите. Видя, что народ этот отдается в подданство, даже независимо от того, помогут ему или нет, правительство русское относилось к нему более или менее ласково.

Но иногда политические обстоятельства складывались так, что дело доходило до политики в прямом смысле слова, до результатов осязательных.

Мы говорили уже о роли, сыгранной грузинами в Персидском походе Петра Великого.

Теперь обратимся к первой турецкой войне императрицы Екатерины II и к участию в ней грузин.

Не забудем, что война эта, пробный камень иностранной политики Екатерины, была для России делом очень трудным и сложным, при ведении и ликвидации которого приходилось самым серьезным образом считаться с европейскими державами, особенно Пруссией и Австрией, не говоря уже о Польской республике, час которой скоро пробил.

Если рассматривать в правильной перспективе эти исторические события, то закавказская экспедиция Тотлебена и участие грузин в войне представятся как второстепенный дополнительный эпизод борьбы, происходившей на глазах Европы и преимущественно на европейском театре действий.

От всей этой кампании — т. е. посылки экспедиционного корпуса в Грузию — так и веет авантюризмом, «прожектерством» XVIII столетия.

Когда на одном из первых заседаний Совета (учрежденного непосредственно после разрыва с Портой) Екатерина пригласила вельмож этого Совета высказаться, если «кто что придумал для пользы» дела, Орлов предложил свою экспедицию в Средиземное море; и затем решено было призвать к оружию всех православных, обитающих в турецких областях; предполагали поднять Мерею, далматинцев, черногорцев и Грузию, при чем имелось в виду разглашать, что Россия принуждена вести войну с турками за закон[57]. Словом, звали участвовать как бы в крестовом походе на мусульман. Проект этот, конечно, оказался вздорным, бесполезным, но и безвредным для России.

Итак, вот почему вспомнили о грузинах. Их удалось вовлечь в войну с турками, но, как показали события, то, что для России было лишь эффектной, далекой от рутины выходкой, для Грузии было делом серьезным, крайне рискованным и опасным.

Раз решено было таким образом побудить грузин к участию в войне, стали наводить справки, собирать сведения. Сама Императрица требует у Коллегии иностранных дел ответа на ряд вопросов, касающихся Грузии. Составляется в Коллегии «рассуждение о способах, какими грузины преклонены быть могут к восприятию участия в настоящей с Портою Оттоманскою войне»[58].

Соломона, царя Имеретинского, нетрудно было притянуть к делу; воевать с турками ему было не впервые; он еще незадолго до того просил помощи у Государыни, но тогда ему было в ней отказано. С Ираклием, казалось, первоначально Коллегии будет больше хлопот. Но это было неосновательно.

«Грузинские цари и народ, по словам проф. Цагарели, восторженно приняли воззвание Великой императрицы, призывавшей их на борьбу с общим врагом христианства, и выразили готовность немедленно последовать призыву “православной монархини”, что они действительно и доказали, сражаясь против турок в течение всей пятилетней турецкой войны»[59].

Грамоты самой Екатерины, письма Панина, воздействие пограничных начальников и особо посланных агентов — все было пущено в ход, чтобы изъяснить грузинам пользу, какая последует для них от участия в войне, в которой они будут подкреплены русским корпусом. Обещалась помощь денежная, награда на небесах — и «внесение в трактат», т. е. будущий трактата с Портою, о чем и владетели просили. «Внесение в трактат» означало бы формальное обязательство Турции не посягать на пределы Грузии.

Что призыв России нашел благодарную почву в грузинских землях, неудивительно.

«Борьба за православие» — это нечто такое, что грузины того времени легко могли понимать, так как сами они не совсем были чужды этому занятию. Но религия являлась одним из стимулов борьбы политической, стремления отстоять — и обеспечить — свою независимость среди враждебных или могущих стать враждебными политических единиц.

В половине XVIII века Соломон в Западной, Ираклий в Восточной Грузии достигают крупных политических успехов, и тем не менее, вернее, именно поэтому они ищут помощи России, а когда им ее предложили, то с энтузиазмом принимают приглашение.

Все успехи Соломона и Ираклия были зданием, построенным на песке.

Благодаря слабости Персии, ловкой политике и военному дарованию Ираклий «возвел Грузию на степень той важности, коею она соделалась известна соседним державам».

Но положение Ираклия было очень шаткое; сейчас он получает дань от Ганджи и Эривани и если они заупрямятся, то карталинские и кахетинские дружины напомнят им, кто такой Ираклий. Но что делать, если появится в Иране настоящий властелин, всеми признаваемый?[60] Status quo, достигнутый в течение десятков лет неустанного труда, опасностей и войн рассыплется в порошок. Персидские ханы, турецкие паши, лезгины — все, что в двух шагах, все они следят за каждым словом, за каждым движением. Надо вести политику на три фронта, не допускать коалиций, задабривать одних, помогать другим, наказывать третьих. И ценою неслыханного напряжения что же достигается? Разве одна «слава». Спокойствия же, простой уверенности в завтрашнем дне — нет. Что такое внешнее положение связано с неустойчивостью внутри страны, это слишком очевидно. Не перевелись еще искатели карталинского престола, потомки Вахтанга; у них приверженцы среди дворянства, укрыватели — в Персии[61]. Все недовольные, все питающие злобу находят приют у двуличных соседей. Ни о какой реформе, ни о каком предприятии нельзя думать, ничего довести до конца. Прежде чем дело станет прочно, придут и сожгут, разграбят, уничтожат. Есть планы, есть идеи, но, в таких условиях, нельзя их осуществить!