в любую субботу, начиная с 11 часов утра, на городской барахолке в Удельном. Если не будет дождя, конечно. Добросовестный покупатель должен был дойти до развалов старья в конце рынка, отыскать “женщину третьего возраста массивной комплекции, торгующую дырявой утварью и другими не имеющими ценности объектами с деревянного столика и ломаных ящиков”. Глубинная сеть старалась быть корректной, но была безжалостно правдива. Указанную даму следовало спросить, есть ли у нее кельтский мел, в случае положительного ответа вручить 540 рублей, получить товар и удалиться.

В безоблачную апрельскую субботу, когда Дашка встретилась с Романом на углу Удельного парка, пахло весной. Весенний Петербург оттаял и всерьез собирался зеленеть. Дашка и Роман прошли сквозь парк, болтая о работе и о кельтском меле. Роман вооружил Дашку раздобытыми в глубинной сети инструкциями. Через пятнадцать минут они дошли до Удельного рынка. Прошли сквозь ряды скучных ларьков и палаток, лавки секонд-хенда и вышли к богатым развалам настоящего старья. Роман остался стоять у столика с медными чайниками и самоварами, а Дашка пошла искать торговку кельтским мелом. Скоро она увидела даму, соответствующую описанию глубинной сети. Дашка направилась к ней.

Знала бабка, чем торговала, или не знала, понять было сложно. Физиономия у нее была кривая, то ли от старости и перенесенных испытаний, то ли из-за характера и застывшей ухмылки. Перед ней стоял косой решительно несимпатичный столик и пара занозистых деревянных ящиков, бог знает из-под чего, – это был ее прилавок. Как Дашку проинструктировал Роман, она, подойдя к бабке, спросила, есть ли у нее кельтский мел. Мел был. В широкогорлой стеклянной банке с притертой крышкой. Банку бабка достала, наклонившись и пошарив левой рукой в ящике, на котором она сидела.

Бабка предъявила товар. Порошок, похожий на серую пудру или тщательно истертый пепел, внушал доверие. Сомнений, что это он самый, не было. Дашка протянула бабке 540 рублей бумажкой и четырьмя монетками. Торговка запихнула денежку в глубины одежды, точными движениями отсыпала в прозрачный пакетик порцию мела, подождала, пока уляжется поднявшееся облачко порошка, тщательно закрыла пакет, передала Дашке. Задвигая банку в ящик под собой, она пробурчала:

“Ну все, вроде”, – и отвернулась, давая понять, что сеанс общения завершен.

Дашка кивнула со “спасибо”, мысленно приветствуя бабкин лаконичный стиль, и пошла, пробираясь сквозь ряды торговцев к тому месту, где ее ждал Роман. Дело было сделано.

Когда Дашка оглянулась, пройдя метров пятьдесят, чтобы на всякий случай запомнить место, бабки она уже не смогла разглядеть.

041. Африка. Тонг раздумывает о последней битве

Тонг больше не встречал странного бога. Однако дарованное им спокойствие оставалось с Тонгом и помогало достойно ждать последней битвы. Мысли царя оставались невозмутимыми, даже когда случалось что-то волнующее, и его соплеменники кричали, переживали, хватались за голову, оружие и друг за друга. Тонг был свободен от суеты.

Был у спокойствия еще один плюс. Тонг перестал опасаться ухода. Ему было все равно, что последняя битва близко, и что он ее проиграет. Он хотел видеть на шаг дальше проигранной битвы.

Однажды вечером он устроился под тростниковым навесом и запретил соплеменникам тревожить себя, чтобы ни происходило. В благословенном одиночестве он мысль за мыслью обдумывал битву, свой уход и возможные последствия.

Битва неизбежно случится. Слишком много людей ее ждут. Слишком многие хотят убедиться в предначертанном исходе. Всякое человеческое существо страшно радуется возможности вскричать “Я знал! Я чувствовал! Я говорил!”. Это одно из кратких острых, но дешевых и бесполезных людских наслаждений, от которого не могут воздержаться даже не самые глупые из людей. Тут Тонг почувствовал, что он сворачивает с тропы обдумывания на тропу суждений. Он чуть качнулся, сменил ритм дыхания, очистил ум от ряби и вернулся к своим раздумьям.

Битва случится. Тонг, царь племени Тонга, ее проиграет. Будет много боли, крови и смертей среди людей Тонга и среди людей будущего прославленного победителя. Тонг не любил, когда проливалась кровь. Он убрал красный цвет из царских цветов и запретил кровавые ритуалы в своем царстве. Но в этом случае кровь прольется без меры. Когда последняя битва закончится, проигравшие и выигравшие, будут стараться заглушить боль, потери и пустоту шумным празднованием победы и скорбным плачем, но это не вернет ни одной жизни. Однако маятник качнется.

Равновесие начнет восстанавливаться. К концу третьей недели празднеств в честь владыки, так предсказуемо одержавшего победу в последней битве, все начнет меняться. Сначала в утреннем небе появятся и уже не поблекнут цвета поверженного царя Тонга. Чуть позже прогрессивная красильня на окраине деревни станет красить новые куски тканей и перекрашивать нераспроданные в цвета поверженного Тонга. И наконец на месте гибели царя Тонга шаманы зажгут поминальные костры и будут петь о том, что Тонг, сын божества, вознесся в небесную высь и присоединился к единому богу.

Такой исход устраивал Тонга. Но он чувствовал долг перед своими воинами и их семьями, он не желал им боли, потерь и смерти. Последняя битва – шанс царя Тонга вернуть этот долг, даже если никто этого не ждет и не просит. Цена последней битвы для Тонга будет самой высокой, почему же тогда не попытаться получить за нее максимум.

Часть 3

042. Петя, детство, детский дом

Петя рос в детском доме и родителей не помнил. Он был нескладным, длинным не по возрасту и не умел говорить. В три года его записали в недоразвитые и обращались соответственно. Петя о своей недоразвитости не знал, у него были другие беды.

Самой мучительной Петиной бедой был голод. Мальчик рос быстро и есть хотел все время. Он первым съедал свою порцию и всегда просил добавки, тянул руку к последнему куску хлеба. Это раздражало взрослых. Воспитатели больше любили или жалели маленьких, если они, вообще, кого-то любили и жалели. Петю ругали, говорили, что он вечно думает только, как бы самому наесться. Длинный, почему-то прихрамывающий и отстающий в развитии Петя не нравился многим взрослым в детском доме. Сам он этого не понимал, он был голодным и несчастным.

Одежда маловата, обувь впритык. Можно ссутулиться и надо сжать пальцы, чтобы влезть в ботинки, а то могут не взять на прогулку. На фоне голода и тоски эти мелочи детского дома не так уж и важны.

Иногда случались хорошие дни, когда детей одевали в новую одежду и кормили иначе, чем обычно. Петя запомнил слово “праздник”. В один такой день он даже не смог все съесть за столом и спрятал сперва в кармане, а потом