Потом поцеловал ложбинку, впадину между грудями, куда не доходила хрустальная низка.

– Выпьем? – весело спросила Мария, и глаза ее весело, насквозь, как два дареных хрусталя, просвечивал бешеный огонь.

ИЗ КАТАЛОГА Ф. Д. МИХАЙЛОВА:

«Картина мастера «Медвежий сон» заставляет вспомнить, с одной стороны, утонченные лирические пейзажи Камиля Коро, с другой – призрачные ретро-видения Борисова-Мусатова.

Тонкоствольные деревья тянутся к льющемся сверху свету, нежно, податливо изгибаются, как стройные девичьи тела. Ветви-руки сплетаются, вытягиваются, раскидываются, пытаясь обнять ускользающее, невидимое Время. За деревьями плывут и тают нереальные холмы, похожие на очертания женских грудей, животов, плавно изогнутых бедер; это холмы-призраки, сама женская, первозданная плоть матери-Земли, на глазах становящаяся чистым, беспримесным духом. Вот это слияние плотского и духовного и удивляет в творчестве художника. В век торжества материи и победы жадного прагматизма над бескорыстной духовностью Михайлов имел мужество смотреть внутрь себя и изображать на холстах Мир Невидимый».

ИНТЕРМЕДИЯ ГЛЯНЦЕВАЯ КАНЦОНА. БРОШКА НА КОШЕЧКУ

– Ну, фу! Неужели ты хочешь взять это говно! Я такое говно ни за что не взяла бы!

– Дорогая! Ты это ты, а я это я! Это совсем не говно!

– Ну-у-у, дорогая! Я тебе говорю – это говно, настоящее говно! Говнее не бывает!

Две очень красивых, очень богатых и очень знаменитых девушки стояли в очень модном бутике и покупали себе наряды.

На их голых локотках болтались сумочки, в сумочках лежала всякая ерунда, а еще – пластиковые карты. На картах лежали деньги. Ну, в том смысле, что деньги лежали в банке. Но на картах обозначалось, сколько денег в банке лежит.

Если бы вы поглядели на содержимое карты, вы бы обалдели от количества нулей в цифре, обозначающей деньги.

Или не обалдели бы, а выругались бы матом.

Ну и толку что в вашей ругани бессильной?

Откуда, откуда у красивых девчонок, просто – жительниц нашей страны, вот такие вот деньги? Ну откуда?! Никто не знает. Значит, девчонки-то не простые.

А какие?

А золотые.

– Эй!

Которая была белобрысая, с золотыми волосами, скрюченным пальцем подозвала продавщицу.

Продавщица подбежала услужливо, живенько: шутка ли, в их бутике сами эти! Ну, эти! Знаменитые!

– Слушаю вас!

Угодливо изогнула спину.

И как это человечек может так ловко, изящно прогибаться? Где там у него в спине хрящ? Позвонок лизоблюдства?

Еще и присела, полуприсела как-то, коленочки подогнула.

И правда, эта, золотая, на три головы выше ее была.

– Я беру это, хоть это и говно. – Золотая кинула на прилавок из-за шторки раздевалки стринги с вплетенными в них золотыми нитями. – Мне золотая прошивка нравится!

– Ну чистое говно, – презрительно сказала ее черненькая, коротко стриженная спутница.

– Мне нужно еще много чего, – сказала золотая.

– Все к вашим услугам! – сильнее изогнулась продавщица.

– Два, нет, лучше три хороших купальничка, лучше от Готье. Я скоро лечу на Бали, немного отдохнуть… покупаться!..

– От Готье у нас, наверное, нет, – продавщица покраснела, – это ведь дизайнер Мадонны…

– На хуй Мадонну, – сморщив нос, сказала золотая. – Потом такое короткое платьишко, металлическое, ну, знаете, из металлических кругляшек?.. это сейчас просто супер…

– Металлическое? – У продавщицы медленно заливалась краской голая шея.

– Ну да, да! Ты что, не в курсе! От Пако Рабанна! Старичок снова в фаворе. Добаловался железяками! Футуризм, йес! – Золотая выбросила вверх кулак.

Продавщица переварила это надменное «ты».

– У нас от Рабанна только вот… блузоны…

– Потом еще шокинг какой-нибудь! Ну, там от Нейл Барретт что-нибудь…

Продавщица стала уже густо-малиновой.

– От Нейл… Барретт?..

– У тебя кто хозяйка? – спросила золотая и взяла рукой продавщицу за подбородок. – Говори живо!

– Ольга… – Продавщица сглотнула. – Игнатьева…

– А, Оля Игнатьева! Вот пусть Оля тебя и выгонит отсюда с треском! Мне шокинг нужен обязательно! Что-нибудь из ряда вон! Все равно что! Готика! Гранж! Минимализм! Топлесс, но не для пляжа – для вечера! Юбка сзади длинная, спереди мини, грудь голая! Самый визг!

Продавщица пятилась.

Золотая оттопыривала губу.

Черная хохотала.

– Сейчас, – сказала продавщица беззвучно, заученно улыбаясь, – подыщем…

Порылась в куче дорогих тряпок. Вытащила длинную, черную как ночь тряпку.

– Вот… То, что вы хотели… Для – вечера…

Золотая переодевалась, не задергивая шторку раздевалки. Черная спокойно, с улыбкой смотрела. Закурила.

Продавщица кусала губы. Не смела сказать: у нас не курят.

Черная стряхивала пепел прямо на мраморный пол бутика.

Золотая, голая, изгибалась перед зеркалом, влезая в юбку.

Все было так, как она и хотела. Сзади длинная, хвостом пол мела; спереди – еле передок прикрывала.

А грудь? Что грудь? Грудь была, как и заказано было, топлесс.

То бишь – без всего.

– Слушай, ты в этом какая-то… древняя, – сказала черная, отводя руку с дымящей сигаретой вбок.

Золотая вышла из раздевалки.

Посетители бутика не сводили с нее глаз.

Продавщица тоже во все глаза глядела. Молчала.

– Древняя, это в каком смысле? Что, старушка уже?

Золотая подмигнула черной.

– Да нет, мать, ну что ты. Ну, как богиня.

– Я – богиня! Да!

Золотая вскинула патлатую, намазанную гелем голову. Прошлась по бутику взад-вперед. Все замерли. Глядели на ее голую грудь. Белые, как сметана, твердые груди стояли холмами, соски остро вздымались. Кончики грудей были выкрашены золотой краской.

– Отлично, – сказала черная, досасывая сигарету. Затушила окурок о стекло витрины.

– Отлично? Сейчас проверим, – сказала золотая.

И рванула на себя дверь бутика.

Черная и продавщица ничего не успели ни сказать, ни подумать.

Золотая уже вышла на улицу в вечернем костюме топлесс от Нейл Барретт.

Такси засигналили. Машины загудели. Прохожие останавливались. Пацаны поднимали вверх большие пальцы. Тетки с сумками плевались.

К золотой, отдавая честь, подошел милиционер.