Не успела я повернуть ключ, как крохотная пантера кубарем слетела к нам с лестницы, задрав хвост, как знамя. Она издавала приветственные вопли, вопросительно вздымая голос: Где же вы были? Почему так долго? Принесли мне что-нибудь? Она подпрыгивала на задних лапах, тыкалась подбородком в наши ладони, задевая зубками о наши ногти. Мурлыканье красноречиво говорило о том, что мы прощены. Мы снова сделали небо синим и приклеили солнце обратно на небосклон — просто тем, что вернулись домой. Я снова очарована. Как я могла решить, что отдам ее? Она нужна нам почти так же, как мы нужны ей.

Но когда Роб предъявил ей постель с леопардовым покрывалом, Клео выгнула спину горбом и распушила хвост ершиком. Раздалось злобное шипение. Постель для кошки испугала ее не меньше, чем настоящий, живой леопард, окраске которого подражала ткань. Клео прыгнула и яростно атаковала, нанеся удар задними лапами, после чего ретировалась под диван, не дав врагу возможности нанести ответный удар.

Клео отказывалась выходить до тех пор, пока неприятель не ретировался в ванную. Тогда нам и в голову не пришло, что это начало «истории с лежанками», которая будет длиться бесконечно. Когда постель убрали, кошка пулей выскочила из-под дивана и бросилась на пакет из супермаркета, потом забралась внутрь. Отдышавшись и успокоившись в его пластиковой утробе, она совершила внезапное нападение на телефонный шнур и поскорее укрылась от него в безопасной тиши кухонного шкафа.

Кошка была подобна натянутой струне. Ее окружали потенциальные злодеи, под подозрение подпадали все: каждая тень, катышек пыли, список покупок, старая тесемка, домашняя утварь. Любой шум заставлял ее насторожиться. Услышав скрип двери, она подпрыгивала. От пения птицы далеко в саду у нее вставала дыбом каждая шерстинка.

Ни один носок в доме отныне не мог чувствовать себя в безопасности. Она изымала их из спален, ботинок и корзины для белья, тщательно отделяла один от другого, лишая тем самым силы к сопротивлению. Затем носок таскали по всему дому, вонзали в него двойной набор когтей и безжалостно пытали, пока он не прикидывался мертвым.

У меня разболелась голова. Затевать уборку в доме было бессмысленно. Это только подвигло бы котенка на новые подвиги по разрушению дома.

— Даже думать не смей! — прикрикнула я, когда Клео вскочила на столик в прихожей и занесла лапку над высокой вазой с букетом наперстянки.

Подняв на меня голову, она встряхнула усами и съежилась. Я была серьезна. Кошка опустила лапку и покорно спрыгнула на пол. Гордиться здесь нечем, но, признаюсь, я засветилась от удовольствия. Ощущение, что тебя слушается дикий зверь, было неописуемым. Должно быть, нечто подобное испытывают учителя, страдающие манией величия. Радуясь первым шагам в роли деспота, я тихо удалилась на кухню, чтобы поставить чайник. Однако, подобно многим тиранам, я пребывала в плену иллюзий.

Ваза упала и разбилась. Наперстянки элегантно рассыпались по коридору под самыми разными углами. Я наблюдала за котенком, попавшим в переплет. Оказавшись в трубопроводе ваза — цветы, она вынуждена была спасаться бегством.

Как большинство стихийных бедствий, это тоже окончилось, не успев начаться. Дом, который несколько секунд назад выглядел как обычный жилой дом, хотя и неряшливый, теперь явно нуждался в гуманитарной помощи из США. Клео, прошлепав по приливной волне, трясла каждой лапой после каждого шага с таким видом, будто вода нанесла ей личное оскорбление. Уши прижаты, хвост опущен — в таком виде она не годилась на первое место в конкурсе красоты.

Я крикнула Робу, чтобы он принес полотенца. Вдвоем мы попытались опять превратить дом в сухопутную территорию. Я выжимала ковер, а Роб старательно вытирал кошку. В первый раз за все время она проявила некое подобие смирения.

Кошка любит всей душой, но не настолько самозабвенно, чтобы ничего не оставить себе.

Проведя неделю в море, вернулся Стив. Пока он чистил и приводил в порядок дом, я стояла в кухне, наблюдая за полетом чайки в восходящих потоках воздуха над скалами. Мы с птицей находились на одном уровне. Она развернула в мою сторону клюв-лезвие. Мы обменялись взглядом.

Недавно еще я любила птиц, сочувствовала их жизни-борьбе. Когда мне было лет восемь или девять, я подобрала в палисаднике дрозденка. Он не мог летать. Наш кот Сильвестр наверняка поймал бы его, нужно было что-то делать. Я взяла шарик из перьев в руки. Он без возражений схватился за мой палец жесткими, как у рептилии, лапами. Клюв и пальцы ног были великоваты для этого тельца. Этому существу далеко было до настоящей птицы. Мне ничего не оставалось, как взять его в дом. Обувную коробку выстлали ватой. Вязальной спицей проделали дырки в крышке. Дрозденыш охотно заглатывал подслащенную воду из пипетки. Уверенная, что ночью птенец подохнет, я закрыла крышку. Коробка в ответ чирикнула. Не тревожно. Просто чирикнула. Всю ночь коробка простояла на моем туалетном столике. Я с ужасом думала о том, что найду в ней наутро. Но когда я соскочила с кровати и приоткрыла крышку, птенец был жив. Он сидел прямо, черные глаза поблескивали в ожидании. Я опустила крышку и вынесла коробку в палисадник. Там я открыла ее, и дрозд выскочил на траву. Он покачался в нерешительности, а потом, шумно захлопав крыльями, вспорхнул на ветку. Там он посидел, не обращая на меня внимания. Я позвала, но птица перелетела через поляну, к соснам. Я ждала, что она вернется, поблагодарит меня за спасение. Ничего подобного, и не подумала.

Чайка метнулась прочь, нырнула вниз, к стоянке парома, полетела над портом. Пять недель прошло с того дня, как нашего первенца в белом гробу закопали в холм там, за Лениным домом. Мы навещали могилу несколько раз. Я не нашла никакого утешения на продуваемых ветром вершинах кладбища Макера с его ровными солдатскими шеренгами надгробий. Первые пару раз пришлось поплутать, пока мы нашли в этой мрачной мозаике могилку Сэма. Стив запомнил, что она находится на одной линии с туалетом. Я прямо-таки увидела Сэма, заливающегося смехом по этому поводу. Ему был не чужд грубоватый сортирный юмор. По нелепому совпадению мальчик оказался зарыт между двумя старцами под девяносто лет. Я на коленях стояла у могилы, орошая слезами траву, и пыталась найти здесь хоть что-то от него, от его сущности. Решительно ничего от него не было в этих сучковатых кустах, скрюченных и искривленных под постоянными ветрами. Облака кутались сами в себя, принимали немыслимые формы. Блеяли овцы. Сэм не имел никакого отношения к этой пустоши.

Я чувствовала себя актером, надевшим чужой костюм. Внешне мы казались теми же людьми, что и месяц назад или раньше. Ездили на той же машине, ходили в тот же супермаркет. А чувство было такое, будто все мои внутренние органы переставили, поменяли местами и расцарапали. Возможно, это шок. Я утратила уверенность в том, что быть живой — это благо. По малейшему поводу взрывалась гневом и ненавистью. Я злилась на тех, кто лежал рядом с Сэмом. Не имели они права жить так долго.

Хотя учебный год уже начался, мы решили еще недели две подержать Роба дома. Он практически не упоминал Сэма, но продолжал каждый день надевать его часы с Суперменом. Может, думал, что запястье с часами становится ниточкой, связывающей его с братом. Робу больше, чем любому другому мальчишке, требовался сейчас супергерой. Если бы только Супермен мог появиться в окне его спальни с хохочущим Сэмом на руках!