Ника мысленно оглядывает себя и тяжело вздыхает. Угораздило же уродиться такой серой мышью! Вот родители постарались. Это про таких, как она, говорят: «Ни кожи ни рожи». Одно сплошное недовольство собой. А как по-другому? Роста ничтожного, вес – ученицы шестого класса. Фигуры нет и вовсе – ручки тоненькие, ножки кривенькие, волосы серенькие и тусклые. Глазки, ротик, оборотик – вот и получилась Ника. Никакая. Ника – никакая. Вот и каламбур, прости господи.

В соседней комнате возятся сыновья – пятилетний Вовка и трехлетний Колька. Орут как резаные, разносят комнату по кускам. Полная свобода.

Галина морщится и кивает в сторону детей:

– Усмири!

Ника обижается, но не подает вида – усмирять детей, конечно, смешно. Украдкой глядит на часы – скоро с работы должен при-ехать муж Виталик.

«Успеть бы проветрить», – с тоской думает она.

Галина тем временем в пятый раз просит сварить кофе. Ника бросается на кухню и заодно ставит разогревать кастрюлю с борщом – Виталик ждать не любит. Галина тем временем продолжает рассуждения.

– Ну что Савельев? – медленно растягивая слова, говорит она. – Да, конечно, человек небедный. Практически олигарх. Подарки не из последних. Шуба, машина, бриллианты. Ко дню рождения – гарнитур из розовых сапфиров. Не банально. Дом с прислугой. Казалось бы, что еще надо? Но есть один веский аргумент, который перечеркивает все положительное. Ложиться в койку с ним просто мука. Нечеловеческие страдания. У него какой-то особый запах, Ну, специфический такой, понимаешь?

Ника отрицательно мотает головой. Галина опять морщится.

– Ничего не помогает – ни духи, ни дезодоранты. Это же не запах нечистого тела – он чистюля будь здоров! Это просто его запах, понимаешь? И его ничем не перебьешь. Гормоны, наверно, – тяжело вздыхает Галина. – Ничего не могу с собой поделать – тошнит. Прямо к горлу подкатывает.

Ника, у которой в арсенале имеется единственный сексуальный опыт, с мужем Виталиком, тоже вздыхает и кивает понимающе.

Галина продолжает:

– А Могилко? Нет, сама подумай, можно в трезвом уме взять фамилию Могилко?

– А ты не бери, – говорит Ника. – Оставайся при своей.

– Так он же настаивает! И дети, нет, ты только представь, будут Могилко. Девочка, например. Или мальчик. Да там еще трое детей в анамнезе и три жены. И все – Могилко. Хорошие дела.

Галина привстает и раздраженно тушит окурок.

– Или вот Забельшанский. Фамилия что надо. Подходящая фамилия. Только живет с сестрой-дебилкой. Та голая по квартире ходит. Говорит, что принимает воздушные ванны. А мне кажется, что братца соблазняет. Нимфоманка, по-моему, на мужиков бросается. К нему друзья перестали в гости ходить – боятся. Он говорит, что ее ни за что не бросит, совесть не позволит. Сама – ни убрать, ни приготовить. Все он, как за малым дитем. Ну, мне это надо? Еще отравит меня из ревности. И не сядет, у нее справка. А жаль. Неплохой он мужик, этот Забельшанский. Умный, интересный. И не бедный, – добавляет Галина. И опять тяжело вздыхает.

Ника опять смотрит на часы – муж запаздывает. «Пробки, наверное», – думает она. Галина перехватывает взгляд.

– Психуешь? – усмехается подруга.

Ника пожимает плечом.

– Вот я и думаю, – говорит Галина. – На черта все эти мужья и дети? Только нервы и потерянное здоровье.

Она кивает на дверь детской, из-за которой раздаются дикие вопли.

– Ну, знаешь! – обижается Ника. – Дети – это счастье. Надежда на старость. Оплот.

– Я тебя умоляю! – с пафосом восклицает Галина. – Себя-то не смеши! Будешь этот «оплот» до сорока их лет тянуть. А потом уже ни на что сил не хватит. Даже на себя.

Потом долго молчат, и Ника, честно говоря, рада, что Виталик задерживается в пробках. Идет на кухню и выключает борщ.

– Принеси бутербродик! – кричит Галина.

Ника вздыхает и режет колбасу, сыр и хлеб. Тоненько, как Галина любит. Подруга жует бутерброд – хлеб, сыр и сверху колбаса – и опять рассуждает:

– Или вот Аркадий. Нет, ну надо, чтобы так угораздило! Шесть лет учиться в институте – и стать патологоанатомом. Нет чтобы хирургом или гинекологом. Там – бабки, почет и уважение. А здесь? Я с ним даже есть за одним столом не могу. Не могу на его руки смотреть. Так и представляю, как он этими руками в трупах копается.

– Так он же в перчатках! – удивляется Ника.

– Какая разница? – возмущается Галина. – Не могу, и все. И еще мне кажется, что от него анатомичкой пахнет.

– Все тебе пахнет! – в сердцах бросает Ника. – И потом, откуда ты знаешь, как пахнет в анатомичке?

– Представляю, – отрезает Галина. – У меня очень хорошо развито воображение.

– Даже слишком хорошо, – соглашается Ника.

Потом из детской пулями вылетают разгоряченные растерзанные мальчишки, и Ника утирает сопливые носы и оправляет им одежду. Галина брезгливо морщится и поднимается наконец с дивана.

В прихожей она долго и тщательно красит губы ярко-красной помадой, разглядывает себя в зеркало и наконец надевает шубу – коричневую норку густого шоколадного цвета.

Ника смотрит на эту норку и переводит взгляд на вешалку, на свой китайский пуховик пятилетней давности. Ника тяжело вздыхает. Галина, покрякивая, застегивает черные замшевые ботильоны на высоком каблуке.

– Ну а что ты на Новый год? – спрашивает она.

Ника отвечает дрожащим голосом:

– Господи, ну ты еще спрашиваешь! Все как всегда. Приедут свекор со свекровью, брат Виталика с детьми. Я буду стоять трое суток у плиты: холодцы, пироги, индейка, сто пятьдесят салатов – они все пожрать не дураки. Конечно, все сожрут и выпьют. Потом будут смотреть этот дурацкий телевизор и подпевать Пугачевой. В три ночи соберутся на улицу поджигать петарды.

Ника замолкает и кривит лицо.

– А потом все опять проголодаются и снова усядутся жрать. Дальше всех надо устроить на ночлег. Достану белье и буду стелить постели. Все улягутся, а я буду мыть посуду, – она всхлипнула. – а часов в семь утра пойду под бочок к Кольке или Вовке, потому что на моей кровати будут храпеть до обеда свекор и свекровь. А утром всех корми завтраком и снова мой посуду. Потом еще поздний обед, часов эдак в шесть. Ну и, дай бог, к ночи они все уберутся.

Ника опять всхлипывает и замолкает, вконец обидевшись на жизнь.

– Кошмар! – трагически произносит Галина. – Просто кошмар какой-то.

Так она, видимо, проявляет сочувствие.

– Семья! – вздыхает Ника. – Вот такая проза.

Галина тоже вздыхает и завязывает на шее ярко-красный шелковый шарф.

– Да уж! – отвечает Галина.

– А ты? – спрашивает вконец обиженная на судьбу Ника.