– Помолчи, – попросил Колька.

Она обиделась и отошла. А Колька разговаривал с мамой. Про себя, конечно. Прощения просил. За все. И было за что, это и так понятно. Детям всегда есть за что просить прощения у родителей.

Колька посмотрел на небо. Неярко светило прохладное осеннее солнце. Небо было чистым и прозрачно-голубым. Легкий ветерок перебирал на березках оставшуюся листву.

«Хорошо здесь, спокойно», – подумал Колька и прошептал:

– Лежи, мамка, не волнуйся. У меня все путем.

Он положил астры у материной фотографии и провел по ней рукой. Потом глубоко вздохнул и окликнул Ольку. Шли молча, но на душе у Кольки было спокойно и радостно. На развилке он попрощался с сестрой и двинулся к хутору.

Колька шел по знакомой тропе и узнавал каждый кустик и каждое дерево. Все было знакомым и родным. Он прибавил шагу. Впереди показался хутор. Из печной трубы вился дымок. Колька счастливо улыбнулся.

На крыльце стояла красная с белой полосой коляска.

«Уже и племяш народился! – обалдел Колька. – Или, скорее всего, племяшка».

Он подошел к коляске и заглянул внутрь. Младенец непонятного пола крепко спал и посасывал пустышку. Колька открыл дверь в избу. Пахнуло теплом и чем-то съестным. Колька сглотнул слюну и крикнул:

– Хозяйка!

Из кухни показалась Любка.

– Здорово, сеструха! – улыбнулся во весь рот Колька.

Любка охнула и прислонилась к дверному косяку, прижимая к животу поварешку.

– Ты? – тихо прошептала она.

– Я, а кто ж, по-твоему? – рассмеялся Колька. – А что ты так обалдела? Не ждала, что ли?

– Не ждала, – призналась сестра.

– Ну, ждала не ждала – а я вот, как видишь, нарисовался. Собственной персоной, – усмехнулся Колька и снял куртку и ботинки.

– А ты чего-то не радуешься, – удивился он.

– Я радуюсь, – тихо проговорила Любка и заплакала.

Колька открыл чемодан, стал доставать подарки и выкладывать их на стол. Любка стояла в дверном проеме и молча смотрела на него.

– Как племяша-то зовут? – обиженно спросил Колька. – Даже не написала.

– Дочка у меня, – ответила Любка. – Маринка.

– А чего не в честь матери назвала? – опять удивился он.

Любка ничего не ответила.

– Ну, иди, примеряйся, – важно скомандовал Колька.

Любка кивнула и продолжала стоять на месте.

Колька сел за стол и оглядел избу. В избе было чисто, а на окнах висели новые занавески.

– Ну а чего про братуху не спрашиваешь? Как у меня там, что?

Любка пожала плечами.

– Ну ладно, это правильно. Разговоры потом, успеем еще наговориться. А сейчас на стол собери. Проголодался я с дороги.

Любка кивнула и пошла на кухню. Колька посмотрел на нее.

– Че-то ты, мать, во все стороны разъехалась! – крикнул он вслед.

– Второго жду, – ответила Любка.

Колька был счастлив: родной дом есть родной дом. И слава богу, в нем все в порядке. «Молодец сеструха», – подумал он.

Любка на кухне гремела кастрюлями.

Дверь в избу растворилась, Колька услышал, как в сенях кто-то сбрасывает сапоги. «Вот и шурин, – подумал он. – Сейчас и познакомимся».

Но знакомиться не пришлось. На пороге стоял Синдеев.

Они стояли неподвижно и молча смотрели друг другу в глаза.

– Такие, значит, дела, – медленно и тихо произнес Колька. – Хорошие дела. Молодец сеструха.

Синдеев молча снял штормовку и повесил на гвоздь. Любка не выходила из кухни, оттуда слышались ее громкие рыдания.

Колька взял чемодан, шагнул к двери, надел куртку и ботинки и крикнул Любке:

– Не реви! Ребенку навредишь.

Он молча прошел мимо Синдеева и вышел на крыльцо. В коляске закряхтел младенец.

Колька спустился по ступенькам и пошел по тропинке к лесу. На улице уже стемнело. Он шел к деревне, и в его голове не было ни одной мысли – совершенная гулкая пустота. Шел он быстрым шагом, и вскоре показались огни деревни.

Он зашел в дом тетки Клавдии. Олька сидела и смотрела телевизор. Достал из кармана коробочку с серьгами, теми, что купил матери в Москве, положил на стол и сказал:

– Передашь тетке.

Олька кивнула.

Он вышел из дома и направился к автобусной остановке. Автобус довез его до железнодорожного вокзала. Колька взял билет и через полчаса уже сидел в купе поезда.

По радио гремела знакомая песня. Лев Лещенко мягким баритоном пел: «Прощай! Со всех вокзалов поезда уходят в дальние края! Прощай! Мы расстаемся навсегда под белым небом января!»

На улице стоял не январь, а вполне еще теплый октябрь, но сути это не меняло. Поезд увозил Кольку в дальние края – и точно навсегда. Он это знал наверняка.

Колька посмотрел в окно – поезд, дернувшись, медленно сдвинулся с места. Колька подумал, что ему очень хочется горячего и крепкого чаю. И желательно с бутербродом.