«Нет, совсем даже необычное, – Борис, Бо-рис», – настаивала Лидка и слушала себя, как произносится это имя. Стала почему-то постоянно думать о нем, Борисе, ежедневно проходящем мимо их входа в подземелье. Лидка старалась чаще бывать дома и невзначай попадаться ему на глаза – вешала белье, например, именно в то время, когда он шел на работу или, закончив ее, выходил во двор. И не нужно совсем ему было знать, что белье часто вывешивалось сухим и даже уже глаженным – какая разница, главное, Лидка должна была его красиво развешивать, а уж это она могла, безо всякого сомнения, – балерина же!

И вдруг однажды увидела его, Бориса, у самого входа в их подземелье. Сначала даже не поняла, что это он. Она поднималась по кривым ступенькам вынести мусор, неприбранная и запыхавшаяся, а он стоял прямо в дверях, закрывая собой весь белый свет. Лидка сощурилась и не поняла, чья это тень, кто там так не вовремя, зачем? Она заслонилась рукой от солнца, пытаясь рассмотреть пришельца. Но палило вовсю, и она только и увидела ярко-белые подсвеченные волоски, как светящийся нимб над его головой. Обошла кругом и когда, наконец, поняла, что это Борис, вспыхнула от неожиданности.

– Здрасьте, – выдохнула она.

– Вот, решил зайти, – просто ответил он.

– Сейчас, я быстро мусор выброшу, неудобно так, некрасиво, подожди, не уходи, стой здесь, – и она побежала с ведром к большому баку, который стоял у самых ворот. Торопилась очень. Борис стоял на том же месте, стоял, не двигался, как она просила.

– Да, извини, ну, как у тебя на работе? – несколько официально произнесла Лидка, хотя внутри все трепетало.

– Да все хорошо, вроде не жалуюсь, – сказал он. – Я все время наблюдаю за тобой в окно. Я уже две недели не могу работать.

– Что же тебе мешает? – Лида сделала вид, что не понимает, о чем речь. Она, с одной стороны, была разочарована, что город так быстро пал, и дальше томно развешивать белье, призывно вздыхать и выстраивать сложный природный сценарий отношений мужчины и женщины, продумывать шаги наступления уже было не нужно, а с другой – она понимала, что чары ее колдовские на самом взлете, если такой мужчина сам идет в сети, спрятав куда подальше свою мужскую гордость.

– Я утратил работоспособность, – прозвучал странный ответ. – Я иду на работу, чтобы увидеть тебя, прихожу и весь день смотрю на тебя в окно. Мне кажется, что мне снова восемнадцать. У меня встали все дела…

– Чем же я могу помочь? – подняла на него Лидка изумрудные глаза.

– Не знаю… Давай куда-нибудь сходим.

Роковая Лидка

– Куда? – Лидка машинально задавала вопросы, ответы на которые ей совершенно неинтересно было слышать, просто поскорей бы с ним, с Борисом куда-то уйти, чтобы он взял за руку и повел, неважно куда, просто увел и всё… – Так куда, говоришь, ты хотел меня пригласить? – еще раз повторила Лидка, подпуская в голос интонацию заинтересованности, но так, самую малость.

– В ресторан можно, в «Яр» на цыган или хочешь, в «Эрмитаж»…

– В ресторан? – удивилась Лидка. – У меня, что, такой голодный вид? Как-то банально это, в ресторан…

– Скажи, что ты хочешь, и я все исполню! – Борис это произнес так, словно стоял перед главнокомандующим.

– А пойдем-ка в Планетарий! Там такие лекции, очень научные, про планеты, звезды. Сестра ходила, рассказывала. Я давно хотела посмотреть, но всё никак не могла собраться. – Лидка была уверена, что она это хорошо придумала, про Планетарий-то.

– Ровно в семь за тобой зайду, – обещающе произнес Борис.

– Я сама выйду во двор, не надо заходить, – попросила Лидка, испугавшись, что их бедненькое и сыренькое подземелье испугает директора Клуба писателей.

Борис еще раз пристально посмотрел на нее, продырявив взглядом насквозь, а Лидка только сильнее схватилась за ручку пустого цинкового ведра, чтобы устоять и не броситься ему на шею.

– До встречи, Борис Матвеевич, до вечера…

Самое важное, о чем сейчас думала Лидка, – в чем пойти, как одеться, ведь до вечера оставалось с гулькин нос! Внешности она уделяла много времени, но цель ее заключалось в том, чтобы выглядеть не кричаще и ярко, а чисто, опрятно и достаточно скромно, с тем самым изысканным шиком, который она себе могла легко позволить, – шила она прекрасно, вкус у нее был отменный. Они с Идой даже организовали у себя в комнате кружок кройки и шитья, поскольку Лидка устала от постоянных соседских просьб что-то выкроить, стачать и сметать, да и времени на это не было. А теперь по субботам – будьте любезны, с 3 до 5 прошу вас с вашими выкройками и моделями ко мне в подземелье – «Зингер» всегда в ожидании, стол пуст, ножницы, мелки, катушки, сантиметровые ленты, все готово, во всем помогу, всему научу. А так, вдвоем весело: одна кроит, другая строчит и вместе соседкам все объясняют, красота!

Лидка подошла к большому шифоньеру из красного дерева и распахнула широким нетерпеливым жестом дверцы, будто собиралась в него войти. Платьев было совсем немного, но штучные, продуманные, отделанные и сшитые без единой торчащей нитки, одинаковыми по размеру стежками, с аккуратнейшей изнанкой, все высококлассной собственноручной работы – не отличишь от ламановских. Она даже совсем не мучилась в выборе, просто сняла с вешалки довольно скромное легкое платье, светло-синее, в белый мелкий, почти незаметный горошек с необычным, удивительно ажурно вышитым большим воротничком. А на воротничке были маленькие разные по размеру звездочки, ну и что, что пятиконечные, в то время другие звезды были не в моде! Зато объемные, прямо выступающе-выпирающие и ярко-красные. Лидка набросила платье, туго застегнула красный узенький поясок, который заранее взяла у Идки, надела белые носочки и красные с ремешками туфельки на каблучках – вот так она оделась на то первое свое московское свидание с Борисом! Повертелась еще у зеркала и закрыла, наконец, шкаф, удовлетворившись увиденным.

Они стали снова встречаться, мой дед и моя бабушка. Они впились друг в друга, как саратовские мартовские клещи, не всё ж коты бывают мартовскими! Они пили кровь друг друга, заставляли ревновать, потрошили душу, заглатывали друг друга, умирали от любви, держались за руки. Они страшно мучили друг друга, не все было гладко. Они оба были необычными людьми и во многом не совпадали. Но обоих объяла тогда нечеловеческая страсть, доставляющая мучения физические, страсть, случающаяся довольно редко среди людей. Лидка вдруг бросала все и уезжала на гастроли, хотя легко могла отказаться. Борис пил и страдал. А через месяц она возвращалась и узнавала, что он теперь не Киреевский, а Болидов, что он «болеет Лидой», как объяснял. И подписывал все свои статьи именно так – Борис Болидов – Борис болеет Лидой… И пусть все об этом знают. Болел долго, острое состояние перерастало в хронику, потом недуг снова обострялся, опять затаивался, но никогда не проходил, симптомы были постоянны. Лечение Борис подбирал неудачное, но очень обычное для русского человека – пил. Он пил, ревновал, писал письма, слал телеграммы, снова «лечился». Во время одной из ремиссий Лидка забеременела. Долгое время все было прекрасно и многообещающе: прогулки в парке Горького и поездки в Сокольники и на Сетунь, подарки и рестораны, обещания и планы на будущее.