Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Интересно, нашел он работу? — сказала Лена. — Поле 50 кому ты где нужен.
— Он что уволился?! — изумилась я.
— Его уволили, допекли. Знаешь, че мерзкое было. Ему в последний день работы от компании подарили кепку с с нашим логотипом и пакет с рекламным хламом. На складе у маркетологов этого добра горы валяются, еще с прошлой промоакции. Ну там блокнотики, брелоки, фонарики карманные. Человек тут лет пять отпахал. Чтоб потом его под жопу пнули. В фирменной кепочке. Леха потом ходил довольный и сортировал на собеседованиях новобранцев, искал готового к пахоте за бесплатно, за идею, за план. За Родину. За Сталина. Этот народ ничему не учит история поколений. Все готовы спустить свою жизнь в унитаз. То за идею, то за выполнение плана, то за прибавку к зарплате.
У меня защемило в груди. От обиды и несправедливости. Он не был моим другом, родней. Раз довез до остановки. Но за эти пятнадцать минут в машине дал мне больше мудрости, чем десятки книг по психологии.
Впрочем, жизнь покатилась своим чередом. С планами, бумагами, нервами, радостью от зарплаты, премий или отпуска, горечи во рту от осознания, что я живу не там и делаю не то.
У Лехи родилась дочь, его поздравляли рассылкой по электронке, скидывались на подарок. Через несколько дней я пришла к нему, подписать какие-то документы. Леха сидел в наушниках, слушая очередное втыкалово от московского начальства. Интересно, на этих совещаниях кого-то хоть раз хвалили или только ругали? У Лехи между бровей залегла глубокая морщина, в нее палец можно просунуть. А ведь ему всего тридцатник. Мы почти ровесники. Он снял наушники, взял принесенный мной договор, стал ставить подписи на каждом листе.
— Слышала, у тебя дочка родилась. Поздравляю!
— Ага. Спасибо.
— Как назвали?
Он посмотрел на меня, завис на пару секунд, припоминая, потом выпалил:
— Лиза.
Я сдержалась, чтобы не фыркнуть. Не над именем. А над заминкой в пару секунд. В моей картине мира ты можешь забыть имя президента, но не имя своего первого ребенка. Но Лехиных гигабайт памяти для этой инфы не хватало.
Прошло еще время. Я уже встретила Сашку, ходила как под кайфом от десятков ежедневных оргазмов. Похорошела до неприличия. Могла ходить не накрашенная, но с удовольствием смотреть на себя в зеркало. Мужики сворачивали шеи: незнакомые заигрывали, коллеги подсаживались на обеде поболтать, хотя раньше еле кивали при встрече. Волшебная сила влюбленности и секса. Я светилась изнутри и слегка парила над землей, из глаз били лучи света, как у Циклопа из Людей Икс. Но не убийственные, а животворящие. Не помню, когда такое было в моей жизни. Нальница скрипела зубами, она только что перешила морду, что-то себе подтянула, наколола, закачала. Отдала херову тучу денег. Вроде и стала моложе. Но выражение глаз и лица выдавало ее реальный возраст и сущность. И сучность тоже. А тут ходит пигалица с грошовой зарплатой и достижениями на уровне плинтуса, а сияет русалочьей красотой. Это не может не злить. Я наслаждалась ее злостью, как дополнительным бонусом к своему счастью и любви. Она подкалывала меня, валила чужую работу, откровенно хамила и несправедливо наказывала. Но мне было похрен. Впервые в жизни меня ничто не трогало.
На обеденном перерыве Лена выдала нам новость:
— Вчера в стоматологии сидела в очереди с женой Антона Михайловича. Аж не узнала ее сначала, серая вся сморщенная как туалетная бумага “Набережные челны”. Она меня, конечно не знает, но я ей сказала, мол с вашим мужем работала, как у него дела? Херово все, девки. Умирает он. Рак, четвертая стадия. На наркоте уже лежит дома. Недолго осталась. Все уже просто ждут, когда отмучается.
За столом повисло молчание.
— Жалко, хороший мужик, — вздохнула Натаха. — Ладно, идем, Жанна будет опять косо смотреть, что жрем долго.
Я прилипла к стулу, прибитая этой новостью. Вечером дома не могла найти себе места, Сашка включил фильм, принес вино, ролы. Я выпила бокал, заревела.
— Ты че, че такое? — перепугался он.
Я мотала головой. Как объяснить, почему ты плачешь по малознакомому человеку.
— Узнала, что один хороший знакомый умирает от рака. Очень хороший человек, поверить не могу.
— Зайка, — Сашка крепко меня обнял, гладил по голове, пока я рыдала. — Ты такая нежная, все чувствуешь, переживаешь, я тебя люблю за это еще больше.
А я любила его в тот момент еще больше за поддержку, за то, что понял мою боль, что увидел тонкую ранимую душу. Не испугался, когда с меня внезапно свалилась маска боевой, гордой секси — телки. А под ней оказалась испуганная, забитая, в общем-то добрая девочка.
— Знаешь, я помню как мама мучилась, — сказал он чуть позже, когда мы курили на балконе. — Она была всегда полноватая, мощная, такая русская баба. А волосы густые, прически высокие делала. Батя всегда комплексовал, что она уложит эту башню на голове и выше его ростом становится. А когда умирала, похудела до костей. Лежит на кровати, лицо сморщенное как у мартышки, голова размером с кукольную и мотает ей из стороны в сторону, а волосы на подушке остаются. Я не мог смотреть на это. Я уходил из дома. Садился в машину, ехал куда угодно. И просил Господа: “Давай я вот сейчас расшибусь, забери меня, только пусть мать выздоровеет. Зачем ты с ней так? Она ж в жизни никому ниче плохого не сделала”. Но с Богом не поторгуешься, не на базаре. Я не говорил, что она умерла у меня на руках?
— Нет.
Он и правда не рассказывал. На вопрос где живут твои родители просто ткнул пальцем в небо. Я тогда прифигела. В моей понимании родители всегда живы, они уходят, когда тебе самому уже лет шестьдесят. Через несколько дней знакомства, в Сашкиной квартире взяла с комода семейное фото в рамочке.
— Можно вопрос? Не хочешь, не отвечай, — спросила я тогда. — От чего умерли твои родители?
— Мама от рака, папа от инсульта, — буднично ответил Сашка. — Мне было двадцать. Хочешь проверить мою генетику? — он со смехом подхватил меня и понес на кровать.
Больше мы не говорили об этом. И вот сегодня рассказывает:
— Знакомые дали контакты какой-то чудо-бабки, целительницы. Понятно было, что не поможет. Но мозг не работает, когда приходит горе. Начинаешь верить