По тому самому, что бабкин умишко работал вполне адекватно,бабка отчаянно ненавидела и боялась детей, ибо понимала: мелкие гаденыши вполнеспособны обидеть ее кошечек, и причем безнаказанно. Так оно обычно иполучалось: дети с гиканьем и свистом разгоняли хвостатых, выкидывали миску схарчами и вообще вели свою маленькую партизанскую войну. Бабка скандалила сродителями гаденышей, и тем приходилось выслушивать бабкины речи, а гаденышамделались подобающие внушения.

— Папа, ну почему ей можно, а нам нельзя! — громковозмущался очередной гаденыш, которому очередной попавший под бабку папаша отбессильной злости на ситуацию пребольно выкрутил ухо.

— Она старая… не лезь в ее дела… не трогай еемиску… — неубедительно врал папаша, — и вообще, не связывайся!

Этот категорический императив местного розлива — «Несвязывайся!» — обычно вбивал последний гвоздь.

Дети, однако, бывали разные. В частности, в соседнем дворежил некий Рома, мальчик из «нехорошей семьи», как деликатно выражались мамы ипапы, объясняя чаду, почему с Ромой водиться нельзя. Семья, что правда, топравда, была прескверная, из серии «пьющие родители»; надо сказать, что и сынполучился во всех отношениях неудачный. Особенно страшно было то, что он был«без тормозов», отморозок, по-нонешному. В школе был известен еще с первогокласса тем, что чуть было не задушил в физкультурной раздевалке одного пацана.Несколько раз пытались «исключить», но дальше угроз дело, опять же, не шло:подобная экстраординарная мера каким-то боком вредила школьным «показателям», апотому никогда и не применялась. Угрожали еще отправкой в «школу для дураков»,однако тут срабатывали остатки совести: мальчик был вполне сообразительный,хотя проблемы с нервами у него имели место быть.

Крылов осторожно прошел площадку пятого этажа: подоконникуставлен пустыми баночками из-под пива, эти не бьют, как бутылки — ихбабки все равно сдать не смогут, а вот на полу подозрительно расстелена газета…Вот в одном месте бугрится, там проступило коричневое, а вонь указывает насостав… Кто-то из жильцов постарался, прикрыл.

Так вот. Рома, продолжил он мысль, возникшую совсем неслучайно — у него почти никогда случайностей не бывает, — время отвремени посещавший их подъезд на предмет покурить и погреться, однажды заявилсяс канистрой бензина, намереваясь устроить кошечкам (а заодно, видимо, и бабке)Окончательное Решение Вопроса. До дела, правда, так и не дошло: взрослые Ромкутаки поймали, скрутили и от избытка чувств надавали, потому как плеснутьбензинчиком под бабкину дверь он все-таки успел. Кто-то даже побежал звонить вмилицию, однако Ромка умудрился, царапаясь и кусаясь, вырваться и убежал внеизвестном направлении — не факт, что домой.

На том дело и кончилось. Интересно, однако, то, что бабкасвою миску выставлять под дверь перестала. Кошечки, правда, продолжалиприходить, гнусно орали, требуя жратвы. Но население подъезда осмелело. Кошечекстали гонять. И теперь уже папаши выкручивали ухи пацанам за попытку погладитькотеночка: все как-то сразу вспомнили, что кошки помойные, опасные и что они«разносят заразу» (какую «заразу», никто толком не знал, но это было уже инеинтересно).

История, что ни говори, банальная. Однако время от времениозадачивает вопрос: а почему это мы должны были терпеть кошачью вонь? В общем,по всему выходило, что не должны. С другой стороны, было точно так же ясно, чтобабусю трогать было… не то чтобы вообще нельзя, но совершенно непонятно как.Говоря языком возвышенным и научным, отсутствовала конструктивная легитимнаяпроцедура приведения бабки в порядок. Существовавшая тогда моральная системадопускала только два возможных метода воздействия: увещевания (понарастающей — брань, ругань и скандал) и жалобы по начальству. Противпервого бабка была защищена своим норовом, а против второго — статусомбабки (надо признать, что в позднесоветское время это был именно что статус: сбабками всякие мелкие местные власти старались не связываться, ибо хорошознали, что выйдет себе дороже).

Более того: бабкины увлечения кошечками имели, как нистранно, некое оправдание. В самом деле, кошечек было «жалко», а те, кому ихжалко не было, старались на это не нажимать, потому как это считалось«нехорошо». Слабых, сирых, обиженных судьбой и по-всякому неудачных полагалосьжалеть — за одно только это. И тощенькие помойные кошечки идеально вписывалисьв парадигму.

Крылову захотелось хлопнуть себя ладонью по лбу. Ага, вотпочему это воспоминание лезет в голову так настойчиво! Ситуация та же, толькоуже в масштабах страны. Только вместо кошечек — эти вот всякие дебилы,наркоманы, гомосеки, спидоносцы. А он уже тогда начинал догадываться, чтокончится все это очень плохо. Потому что при таком раскладе единственнымспособом решить проблему оставался… и остается — Рома!

Получалась очень нехорошая схема. Вот имеет место бытькакое-то явление, которое всем мешает и всех раздражает. То ли стремительнорастущее поголовье дебилов, то ли гомосеки-спидоносцы на каждом шагу, которыепротестуют против всяких ущемлений прав, — неважно. Однако никакогонормального способа его прекратить не существует, ну и к тому же не связыватьсяже! В конце концов появляется какой-нибудь отморозок Рома, который, конечно,гад и сволочь, но который «решает дело». После чего все снова приходит в норму.Зато никто не брал греха на душу. Рома виноват. Он такой. Отморозок. Правда,его тоже можно пожалеть: у него ведь действительно плохие родители…

Грубо говоря, оказалось, что хороший человек (точнее,человек, желающий быть и называться «хорошим») решительно ничего не можетсделать со всякими обидными явлениями жизни, разве что ныть. Из чего следовалжелезный вывод: дееспособно только зло.

Начиная с третьего этажа снова окунулся в тучу миазмов,вони, смрада, а на первом едва-едва не вляпался в широкую лепешку, что какжирная медуза сползает со ступеньки на ступеньку. К этому времени разогрелсятак, что на спине взмокла рубашка. Словно не сбегал с десятого этажа, авзбегал. Да нет, так мощно не разогрелся бы все равно, это от злости… И теперьвесь пропитывается этой вонью, этими запахами жидких экскрементов, сновапришлось задержать дыхание, пробирался уже медленнее, а на первом…

На первом и через подъезд шел, как по минному полю. Здеськучи как старые, засохшие, с вызывающе торчащими кверху черно-коричневымивершинками, так и широкие коровьи лепешки, еще свежие, исходящие паром, невыносимосмердящие, глаза лезут на лоб, но смотреть надо, чтобы не вляпаться, воздух ужене воздух, а желтый неподвижный туман, в котором должно гибнуть все живое… нонет: жужжат рои крупных зеленых мух, радостно набрасываются, ползают по лицу,пока ты хватаешься за перила, лезут в глаза, пытаются раздвинуть губы ипротиснуться в рот, где влажно, где можно отложить яйца, из которых выведутсякрупные жирные личинки…

С разбега толкнул дверь, но проклятая, помня о своеммагнитном устройстве, подалась с неспешностью стотонной банковской двери. Всезапоры на входе в дом для удобства семьи дебилов отключены, и теперь в подъездзаходят и окрестные бомжи, чтобы погадить, посидеть на подоконнике и выпить вбезветрии, поджечь все, что в почтовых ящиках, облаять сволочей, что живут втеплых квартирах…