— А ты, значит, на санитарку…

— Воздух! — заорали сразу с нескольких сторон.

Две пары «мессершмиттов» пронеслись на высоте метров сто вдоль кромки берега. Это были дерзкие и смелые пилоты. Скорость «мессеров» 550 километров в час, они возникли словно ниоткуда, многие бойцы не успели даже залечь. Пять-шесть бомб рванули на кромке песка и мелководья.

Бомбы были килограммов по двадцать каждая. Буксир, стоявший на ремонте у бревенчатого причала, качнуло, ударило бортом о бревна. Сквозь пробоину хлынула вода, судно быстро оседало на дно, вскоре наружу торчала лишь рубка и часть палубы.

Двое моряков вели под мышки раненого товарища. Еще один полз по толстым доскам причала, оставляя за собой дорожку крови. Плотный веер пуль и 20-миллиметровых снарядов прошел по участку, где впритык друг к другу лежали раненые.

Андрей отчетливо видел, как пули пробивали тела, снаряды отрывали руки, перемалывали кости ног. Медсестра и два санитара метались от одного пострадавшего к другому. Их было много. Запас патронов для пулеметов у «мессершмиттов» составлял две тысячи штук — немцы боеприпасы не экономили.

Кто-то кричал, несколько человек ползли к обрыву в поисках убежища. Возле счетверенного пулемета лежал боец с головой, словно облитой красной краской. Сержант и двое помощников исправляли повреждения в своей установке, которой не успели воспользоваться.

— Вот такие дела у нас, — неопределенно произнес лейтенант Чумак. — Ладно, продолжаем занятия.

Из восьмой роты на курсы направили также Антона Глухова, с которым Андрей познакомился еще в первый день пребывания в Сталинграде.

Больше одного-двух человек из рот не забирали (воевать некому), но Антон выделялся среди остальных меткостью стрельбы и быстрой реакцией. Буквально через пару часов после того, как их разместили в траншеях на берегу Волги, Антон выследил немецкого лейтенанта. Тот хладнокровно рассматривал позиции русских, облокотившись о щит небольшой 47-миллиметровой пушки.

Антон, не спрашивая ни у кого разрешения и долго не раздумывая, выстрелил и попал точно в цель. Бинокль, выпав из рук лейтенанта, звякнул о щит орудия. Офицера подхватили и куда-то понесли. Пушка открыла огонь. Антон выстрелил снова, ранил наводчика, выпустил по остальным артиллеристам остаток обоймы и сел покурить.

— Ну ты даешь, парень, — удивился Василий Палеха. — Но вообще-то без команды стрелять не торопись.

Ночевали, тесно сбившись в землянке, вырытой в откосе. С Волги задувал холодный ветер и хлопал куском брезента, который наполовину прикрывал вход.

По ночной реке шло непрерывное движение. В небе висели ракеты. Гасли одни, загорались другие, освещая темную воду и суда, спешившие к берегу. Ракеты предательски освещали баржи и катера. Трубы старых пароходов, топившихся углем, искрили, выдавая себя.

Одно из многочисленных немецких орудий, которое вело огонь с холмов, поймало в прицел сноп искр. Тяжелый снаряд ударил огненным комом, осветил пароход, кувыркающуюся в воздухе смятую трубу, еще какие-то обломки.

Теряя управление, пароход описывал круг. Рубка, надстройки, спасательные шлюпки загорались, охватывая палубу. Это был один из старых тихоходов, сделанный из дерева. Высохшие за полвека доски и брусья с ревом вздымали высоко вверх языки пламени.

С бортов бросались в воду люди. Кто-то успевал избавиться от винтовки и вещмешка, но тянули вниз тяжелые ботинки, намокшее обмундирование, а холодная октябрьская вода за считаные минуты сковывала мышцы.

На отмели, ближе к левому берегу, горела баржа. Вокруг нее плясали вспышки разрывов. Тяжелый снаряд, не меньше шести дюймов, ударил в баржу, разметал носовую часть. Корма, наполовину погруженная в воду, завалилась набок, отблескивая при свете ракет широким днищем. Уцелевшие бойцы брели через протоку на берег.

С левого берега отвечали наши дальнобойные орудия. Снаряды шелестели то выше, то ниже. Один прошел совсем низко над обрывом, заставив Андрея невольно сжаться. Возможно, кто-то из артиллеристов не доложил в гильзу мешочек с порохом, и гаубичный снаряд едва не пропахал обрыв.

Потом грохнуло с такой силой, что с потолка посыпался песок, сорвало плащ-палатку. Видимо, тяжелый снаряд угодил в немецкий склад боеприпасов. Удивительно, но некоторые курсанты продолжали спать, смертельно уставшие после долгих бессонных ночей и постоянного напряжения.

Ермаков закурил самокрутку, к нему потянулся прикурить Максим Быков.

— Не спится, — пожаловался он.

Рядом невесело засмеялись несколько человек. В темноте светились огоньки самокруток.

— Под такую стрельбу только и спать, — сказал Матвей Черных. — Каждую минуту ждешь, ну вот в тебя ахнет. Верите, себя не жалко, а как подумаю о детях, сердце сжимается. Порой нервы не выдерживают. Думаешь, пусть шарахнет, и всем мученьям конец.

Тоскливые рассуждения семейного сержанта не поддержали. Ребята в группе были, в основном, молодые, а в молодости большинство считают себя бессмертными.

— Ты, Андрей, до войны стрелять учился? — спросил Максим Быков.

— Охотился, в кружок ходил. Ну и по пятиборью за район выступал.

— Говорят, ты фрицев больше десятка на счету имеешь. Правда?

— Наверное.

— У Антохи Глухова их не меньше.

— Поменьше, — отозвался из темноты Глухов. — Когда меня миной контузило, я четыре дня в санчасти пролежал, а ты счет увеличивал.

Глухов был на семь лет старше Ермакова, работал в Куйбышеве на заводе. Имел броню. Летом, когда на фронтах стало совсем туго, призвали и его. Рассказывал, как отступали ночами через степь. Однажды вдруг проснулись, а вокруг пшеница горит. Заметались, пламя как в топке гудит. Попался один опытный мужичок, все мечутся, а он за ветром наблюдает, потом скомандовал: «Вот в эту сторону бежим».

— Ну и побежали. Задыхаемся от дыма. Кто-то упал, так и не поднялся, а мы миновали это поле и без сил свалились. А тут немец на мотоцикле катит. Может, увидел нас, а может, просто по своим делам ехал. Этот фриц нас тоже заметил, остановился, метров ста не доезжая, и спокойно так закурил.

— Они нас тогда за людей не считали, — сказал Макея, — когда мы от Харькова драпали.

— Ну вот, — продолжал Антон. — Сидит в своем мотоцикле, курит, автомат на коленях лежит. И видно, что ни черта он нас не боится, а раздумывает, что дальше делать: или резануть из автомата или подождать, пока мы на задних лапках приползем.

— Много вас было? — спросил лейтенант Чумак.

— Человек двенадцать. А что толку? Кто обожженный, кто контуженный. Пока из пожара выбирались, половина винтовки повыбрасывали. Ну, ребята стоят, смурные, кому в плен охота?

— А стрельнуть кишка тонка? — подковырнул конопатый Быков, мелкий и худой в противовес своей фамилии. — Винтовок штук пять у вас оставалось? Не так?