Имелись, конечно, у друзей и различия. Вудхаус первый раз приехал в Америку только в 23-летнем возрасте, до этого о ней только мечтал. Болтону же завоевывать Новый Свет не пришлось: рос он в доме своего отца-американца в Нью-Йорке, и не где-нибудь, а на Вашингтон-хайтс, на Манхэттене. Вудхаус с раннего детства хотел стать писателем – и стал им; литературной профессии, за исключением двухлетней работы в банке, не изменил ни разу. Болтон же одно время учился на архитектора и за пишущую машинку сел гораздо позже Вудхауса. Вудхаус женщин сторонился, в обществе представительниц прекрасного пола робел, помалкивал и, подобно тургеневскому лишнему человеку Чулкатурину, в присутствии женщин «либо хмурился… либо глупейшим образом скалил зубы и от замешательства вертел языком во рту». Болтон же не только не испытывал в присутствии женщин «замешательства», но слыл дамским угодником, дважды разводился и не пропускал ни одной красотки из кордебалета. Это он познакомил Вудхауса с Флер Марсден, хорошенькой старлеткой из «Princess Theater», которой тогда уже женатый Плам увлекся не на шутку. Шутки не получилось. Плам преподнес Флер на день рождения какую-то безделушку и был уличён: Этель – пошлейшая история! – нашла у него в кармане пиджака (уверяла, что по чистой случайности) чек из магазина и потребовала объяснений. «Прожженный бабник», как дразнил Вудхауса Болтон, был захвачен врасплох и не нашел ничего умнее, чем промямлить: «Как же этот чек у тебя оказался?..» Ничего удивительного, что после этого досадного, но как будто бы единственного эпизода супружеской неверности отношения Болтона и Этель оставались натянутыми.

Познакомились Болтон и Вудхаус в нью-йоркской квартире Керна на вечеринке после премьеры «Очень хорошо, Эдди», о которой уже шла речь. «Трио музыкальной славы» сошлось в тот вечер впервые. Керн и Вудхаус уже были знакомы по лондонским мюзиклам, Болтон и Керн тоже хорошо знали друг друга: они сотрудничали с Милягой, в том числе и в «Очень хорошо, Эдди». А вот Болтон увидел Вудхауса на премьерной вечеринке у Керна впервые. Вот что он записал в дневнике:

«К Керну на ужин. Разговорился с П. Г. Вудхаусом – его, кажется, принято называть Пламом. Никогда раньше о нем не слышал, но Джерри говорит, что он сочиняет стишки к мюзиклам. А поскольку я был вчера под мухой, то предложил ему сотрудничать».

Болтон не знал, что в тот же вечер это же предложение сделал Пламу и Бесси Марбьюри. А вот впечатления Вудхауса:

«Ходил на премьеру “Очень хорошо, Эдди”. Мне понравилось, хотя стишки довольно жалкие. Болтон, по всей вероятности, отдает себе в этом отчет – и предложил сотрудничать… Уговаривал меня с таким рвением, что я согласился».

Керн, Болтон и Вудхаус были, что называется, «скованы одной цепью»: стихи Вудхауса при всём своем остроумии и изяществе сильно проигрывали без музыкального – в ритме рэгтайма – сопровождения Керна. Гай Болтон отлично придумывал сюжет, лихо его «закручивал», сочинял остроумные, живые диалоги – однако писать стихи для сцены не умел, да и не любил, не раз повторял: «Мое ли это дело?» Вудхаус, таким образом, стал своего рода посредником между драматургическим талантом Болтона и композиторским – Керна. И это Миляга Марбьюри, конечно, понимал и не мог не оценить.

3

Но камерные мюзиклы «Очень хорошо, Эдди» или «Дома нет никого» в маленьком «Princess Theater» на Тридцать девятой улице явились для «трио музыкальной славы» лишь первыми шагами на пути к всебродвейскому успеху, хотя Миляге и «Принцессе» все трое оставались верны и в дальнейшем. На талантливую троицу стали обращать внимание бродвейские театры побольше и побогаче, с огромными сценами и тысячными зрительными залами, с оркестрами, насчитывающими несколько десятков музыкантов, кордебалетом, в котором пели и выплясывали не десятки, как в «Princess Theater», а сотни статистов. Где постановка одного мюзикла обходилась не в семь тысяч долларов, как у Бесси Марбьюри, а раз в десять больше. Где музыку писали такие звёзды, как Имре Кальман (нам ли не знать автора «Принцессы цирка» и «Фиалок Монмартра»!), автор хита бродвейского осеннего сезона 1916 года «Фроляйн Сюзи», мюзикла, который одно время с успехом шел в театре «Новый Амстердам» под названием «Мисс Малютка Весна» («Little Miss Springtime»). Где блистали такие обворожительные восемнадцатилетние старлетки, дебютировавшие в «Надо же!», как Жюстин Джонстон (бурный, хоть и недолгий, роман с Болтоном) и Мэрион Дэвис, сумевшая то ли голосом, то ли ножками, то ли и тем и другим свести с ума самого Уильяма Рэндолфа Херста. Такие продюсеры и постановщики, как ветеран бродвейской сцены Чарльз Фроман, ставивший мюзиклы по обе стороны Атлантики, а также Чарльз Диллингем, Генри Сэведж, Дэвид Беласко. И, конечно же, Флоренс Зигфелд, вошедший в историю американского музыкального театра «Шалуньями Зигфелда», музыкальным ревю, в которое Зигфелд собственноручно отбирал танцовщиц с безупречными фигурами, дабы, как он, попыхивая толстой сигарой, выражался, «прославить американскую девушку».

Такие многократно прославлявшие американских девушек и готовые перегрызть друг другу глотки импресарио, как братья Шуберты и незабываемый Абрахам Линкольн Эрлангер, крошечный человечек по кличке Генерал Мальчик-с-Пальчик[39], сидевший за гигантским письменным столом, рядом с которым стоял стул его личного парикмахера: тот брил Генерала прямо здесь, в процессе деловых встреч. За спиной у мэтра высился книжный шкаф с подборкой книг о Наполеоне, кумире Эрлангера, а в столе, в правом ящике (и все это знали), лежал заряженный револьвер – мало ли что. Этого бродвейского Бонапарта Вудхаус выведет в рассказе «Эпизод с Псом Макинтошем» в образе Блуменфелда, грозы, как и Эрлангер, продюсерского цеха, который третирует бедных актеров и трепещет при виде собственного двенадцатилетнего сыночка – исчадия ада. Заметим для ясности: Эрлангер специально нанимал подростков, на которых испытывал ценность своих творческих решений, ибо полагал, что таков средний возраст зрителя бродвейского музыкального театра. Творческие же решения Генерала соответствовали его же знаменитому изречению: «На наш век простаков хватит».

Имя на Бродвее Вудхаус, как считается, завоевал себе песней «Мой за́мок в облаках» в «Мисс Весне». Эрлангер, кстати, распорядился убрать из названия слово «Малютка» – у нас, заявил он, в нашем «Новом Амстердаме», ничего маленького нет и быть не может. Начинается песня романтическим зачином (кордебалет плавно раскачивается):

А вот рефрен получился веселый, залихватский:

В этом мюзикле Плам проявил себя не только как умелый поэт-песенник, но и как беззастенчивый мастер черного пиара. Полностью пренебрегая конфликтом интересов (кому в те годы было известно это ныне грозное словосочетание?), он в прежнем качестве театрального обозревателя «Vanity Fair» взахлеб расхваливает и Болтона («Болтон совершил революцию в музыкальной комедии»), и сам мюзикл («“Мисс Весна” – гвоздь сезона»). Не забывает и себя, о своем поэтическом вкладе отзывается скромно, но весомо: «Мелочи, удачно вписавшиеся в общий замысел».