Вместе с тем привыкший к Вудхаусу читатель особых сюрпризов в «Неудобных деньгах» не найдет. Дежурная (чтобы не сказать навязчивая) фабульная завязка, которая строится на недоразумениях в связи с дядюшкиным наследством. Закрученная любовная интрига, в которой suspense хоть и присутствует буквально до самых последних строк, у читателя не возникает ни малейших сомнений: хэппи-энд неотвратим. Привычен и мотив «англичанин в Америке», которую житель Британии знает исключительно «по лондонским театрам, а там действительно все американцы с пистолетами». И не менее привычное противопоставление благодушного и беспечного британского эксцентрика американскому автомобильному королю. Американский миллионер живет «в атмосфере краж и бандитов» и думает только о деньгах, тогда как «простую душу» простодушного и неимущего, но «не ведающего никакой скорби» секретаря лондонского клуба лорда Долиша «утешают простые мысли». Лорд Долиш (очередной автопортрет автора) мечтает вовсе не о деньгах и не о наследстве, хотя и то и другое, понятно, не помешало бы, а о ферме, «большой, вроде ранчо, далеко от города», о пасеке, о том, чтобы вести несуетную жизнь сельского жителя и разводить пчел.

Один сюрприз в «Неудобных деньгах» всё же есть: в романе возникают первые, очень еще робкие очертания великого Дживса. Привезенному из Англии в Америку дворецкому лорда Уэзерби Ренчу до Дживса, конечно же, пока далеко: ему не хватает интеллекта, эрудиции, чувства собственного достоинства, изысканной манеры выражаться, да и учить своих хозяев жизни – давать им, как Дживс Вустеру, ценные советы, – он не способен. И вместе с тем Дживс в речи и повадках Ренча, которому (истинный англичанин!) не нравится Америка и претит беспорядок в доме, вполне узнаваем. Как, между прочим, узнаваем Дживс и в образе немногословного дворецкого Уилсона в рассказе «Опережая график».

«Уилсон, – интересуется его хозяин Ролло Финч, который дружески беседует со своим слугой до рассвета, – а вы любили когда-нибудь?» – «Да, сэр». – «И что же из этого вышло?» – «Ничего, сэр».

О Юстесе, прирученной обезьяне лорда, на которую Ренч смахивает, он говорит брезгливо, со сдержанным отвращением, да и выражается со столь свойственным Дживсу, да и всякому истинному британцу, understatement’ом: «Она совершает странные поступки… Насколько я понял, у них нелады с кошкой… та подозревает его в дурных намерениях». Когда леди Уэзерби отправляется на кухню оценить размеры бедствия, Ренч реагирует в точности как Дживс: «Вполне своевременно, м’леди. Кухарка просит указаний». Когда же леди Уэзерби решает посадить непокорную обезьяну в погреб, Ренч, опять же, говорит совершенно по-дживсовски: «Если разрешите заметить, в погребе много угля. Большое искушение». В самом деле, чем не Дживс?

1

И еще одна удача тех лет. Как раз когда Вудхаус дописывал «Неудобные деньги» и обсуждал с лондонскими и нью-йоркскими издателями книжное издание «Кое-чего свеженького», главный редактор «Vanity Fair» Фрэнк Крауниншилд предложил писателю место театрального критика у себя в журнале. Вудхаус согласился, хотя сочинять стихи для мюзиклов представлялось ему делом куда более увлекательным, чем о мюзиклах писать. Тем более что весной 1915 года в бродвейских музыкальных театрах (а их насчитывалось несколько десятков) на глазах у Вудхауса восходила звезда его старого знакомого и партнера еще по «Красотке из Бата», композитора Джерома Керна.

И Вудхаус, отправившись в качестве театрального критика ведущего нью-йорского журнала обозревать премьеру мюзикла Керна «Отступи в тень», решил тряхнуть стариной и, фигурально выражаясь, перебрался из зрительного зала на сцену. Он сочиняет пару песен для «Отступи в тень», а следом – еще несколько для «Дома нет никого», «фарсовой комедии в двух действиях». Премьера «Дома нет никого» состоялась в начале мая того же 1915 года в небольшом, всего на 300 мест, недавно открывшемся бродвейском музыкальном «Princess Theater». Спустя полгода Плам идет в «Театр Принцессы» на рождественскую премьеру еще одного мюзикла – «Очень хорошо, Эдди», совместного творчества Керна и нью-йоркского, как и Вудхаус, британца, драматурга Гая Болтона, и после спектакля получает заманчивое предложение от Бесси Марбьюри, директора «Принцессы». «Оживите вашими стихами пьесу Гая, – убеждает Вудхауса Марбьюри, добродушный толстяк, которого в театре именовали не иначе как «тучным Милягой». – Я хочу, чтобы сочиненные вами песенки явились той магией, в которой исчезнут без следа любая грубость и вульгарность».

Вудхаус, как мы знаем, помешан на мюзиклах со школьной скамьи, не раз говорил, что «Оклахому» написал бы с бо́льшим удовольствием, чем «Гамлета», поэтому без раздумий говорит Миляге «да». И знаменует тем самым рождение славного бродвейского трио: Керн (композитор), Болтон (драматург), Вудхаус (поэт-песенник). И, как следствие, – новую страницу в истории американского мюзикла.

2

– писал, перейдя от избытка эмоций с языка критической прозы на язык плакатной поэзии, театральный критик «New York Times» спустя три года после дебюта великолепной троицы.

Композитор Джером Керн, однако, стоял в «трио музыкальной славы» несколько особняком. Резкий, вспыльчивый, неуживчивый, всего себя отдающий работе, он вдобавок был еще очень требователен, особенно – к автору песен Вудхаусу. Болтон работал напрямую с Керном меньше: музыкальное сопровождение мюзикла зависит скорее от сценария, от диалогов и монологов, чем наоборот. Пламу же Керн мог позвонить среди ночи, и, если тот не подходил к телефону, наутро устраивал скандал. Мог, дозвонившись, поднести телефонную трубку к роялю, за которым сидел, и начать наигрывать мелодию – чтобы «облегчить» Вудхаусу творческий процесс, направить этот процесс «в нужное русло». На первом месте в мюзикле – музыка (мюзикл же!), считал Джером, сценарий и слова песен – на втором.

«Когда у тебя есть мелодия, – поучал он, – ты видишь, что́ является главным, а что́ второстепенным, и соответствующим образом подгоняешь под мелодию свое стихотворение – иначе стихи не превратятся в песню. Так, во всяком случае, работаю я, а тот, кто с этим не согласен, пусть катится ко всем чертям!»

И Вудхаус с ним не спорил. Во-первых, потому что с Керном спорить было бессмысленно. Ну, а во-вторых, Вудхаус вообще был покладист и спорил редко.

А вот с Гаем Болтоном Плам сошелся сразу же – и на всю долгую, свою и его, жизнь. Связывало их многое. Возраст: Болтон был всего на три года моложе Плама и пережил его всего на четыре года, умер в 1979 году. Происхождение: оба были англичанами и жили на две страны, то и дело пересекали океан. Литература: Болтон много читал и еще больше писал – печатался в тех же журналах, что и Плам. Вудхауса, сочинителя стихов к его пьесам, создателя целой галереи комических персонажей, Болтон ценил очень высоко. Это Болтону принадлежит идея «Зонтичного клуба», которую придумал Старый Хрыч, герой романа Вудхауса «Французские каникулы» (1956), о чем мы еще скажем. Принадлежит Болтону и комический прием, которым Вудхаус в своей юмористической прозе не раз пользовался. Джим Марвин, друг и конфидент главного героя в мюзикле «Надо же!» («Oh, Boy!»; спустя несколько лет этот мюзикл под другим названием переедет из Нью-Йорка в Лондон), глотает окончания слов: «Не валяй ду», «Пойдем со мной на веч, бу там, как солнца лу» и т. д. Когда же Марвина спрашивают, почему он всё время не договаривает слова, тот отвечает: «Ничего не под – прив».