В третьей же части («Псмит-журналист», 1915) Псмит вместе с неразлучным и довольно ограниченным Майком, который никак не может отвыкнуть от школьной жизни, вслед за их создателем переезжает из Лондона в Нью-Йорк. И здесь, за океаном, чувствует себя ничуть не хуже, чем на родине, даже, пожалуй, вольготнее. Учеников закрытых британских школ, их смешных, трогательных, нелепых родителей и учителей, а также лондонских политиков, банкиров и спортсменов сменяют персонажи куда более «крутые» – фигуры ничуть не менее экзотические и ничуть не более аппетитные: боксеры, репортеры и нью-йоркские гангстеры.

Причем один из наиболее колоритных персонажей романа, бандит Кутила Бет Джарвис, списан с вполне реального и не менее колоритного Монаха Истмена, поначалу содержателя кошерного ресторана и вышибалы в дансинге, а в дальнейшем – лидера нью-йоркской преступной группировки, «крышующей» все публичные дома, игорные притоны и дансинги в Бауэри и насчитывающей без малого полторы тысячи человек. А лучше сказать – стволов; как говорила старуха в рассказе Бабеля «Фроим Грач»: «У этих людей нет человечества». Владелец, как и Джарвис, зоомагазина и заядлый кошатник, Истмен безжалостен к людям, зато – выигрышный, хотя и довольно избитый ход – жалеет братьев наших меньших: на люди он неизменно является с кошкой за пазухой и с голубым голубем на плече. Когда в разгар Сухого закона Истмен стал мешать заправилам из «Коза ностра» и был застрелен прямо на улице, рядом с его трупом нашли жалобно мяукавшего котенка, пришедшего его оплакать. Успех «Псмита-журналиста», также отданного в «Captain», был оглушительный. Прочный фундамент многолетней американской славы Вудхауса, таким образом, составили «Любовь среди цыплят» и «Псмит-журналист».

А еще – «Джентльмен без определенных занятий» (1910), где действующие лица без определенных занятий курсируют, как и Вудхаус, из Нью-Йорка в Лондон и обратно, и тема преступности выходит на первый план.

«В Нью-Йорке любят грабить банк. Буквально все, кого ни встретишь, или идут его грабить, или после грабежа возвращаются. Банки притягивают воров, как мята – кошек»[36].

И где, наряду с «джентльменом без определенных занятий», беззаботным денди Джимми Питтом («Куда я без своих беззаботных денди», – напишет Вудхаус падчерице через несколько лет), действует начальник полицейского округа, любящий отец и матерый взяточник Джон МакИкерн – олицетворение боевого духа и звериной настойчивости. «Его нижняя челюсть… даже в минуты покоя агрессивно выпирала вперед, а при малейшем волнении вытягивалась, будто таран у боевого корабля»[37]. А также – не менее запоминающийся «рыжий домушник» Штырь Маллинз, из которого, к слову, переводчица, перестаравшись, сделала московского хулигана тридцатых годов. В переводе Штырь отпускает словечки и междометия, которые больше бы пристали булгаковскому Шарикову, нежели невезучему нью-йоркскому воришке: «начальничек», «чё?», «ась?».

Не успевает Вудхаус в начале 1910 года вернуться в Англию и возобновить свои отношения с «Globe», куда продолжает исправно писать шуточные стихи и рассказы, как нужно опять ехать в Нью-Йорк: режиссер Уильям Брэди и драматург Джон Стэплтон задумали ставить спектакль по «Джентльмену без определенных занятий». Спустя год этот спектакль будет сыгран дважды, сначала на Бродвее с Дугласом Фэрбенксом-старшим в роли МакИкерна, а в 1913 году – в Чикаго.

Проходит меньше двух лет, а неутомимый Вудхаус опять в Лондоне: весной 1912 года «Strand» печатает новую серию его комических рассказов, в центре которых – Реджи Пеппер, ныне тоже фигура в Англии нарицательная. Болван, который унаследовал у своего богатого дядюшки (без богатого и строптивого дядюшки не обходится ни один текст раннего Вудхауса) огромное состояние, Реджи с невероятным пылом (pepper – перец) делится с читателем своими похождениями, врет напропалую и всячески превозносит свое неподражаемое легкомыслие. Наивному и самоуверенному (на этом сочетании и строится комический эффект) Берти Вустеру до Реджи, его предтечи, в этом отношении далеко. Рассказы про Реджи Пеппера пользовались в Англии и в Америке немалым успехом, а вот одноактная пьеса «Дядюшка Альфред» по этим рассказам шла в лондонском «Савойе» всего два месяца при полупустом зале. Что, пожалуй, неудивительно. Вудхаус и сам был невысокого мнения о своем драматургическом даре:

«Я приложил руку к 16 пьесам и 22 мюзиклам, – пишет он в «За семьдесят». – Что до пьес, они нередко проваливались. Я не отдавал им сердце…»

И зрители, как видно, – тоже. Вудхаус-драматург, в отличие от Вудхауса-прозаика, – безвестен.

Тогда же, в преддверии войны и сразу после ее начала, у Вудхауса намечается – наконец-то! – и личная жизнь, которой раньше не мог похвастаться ни он сам, ни его герои.

«Жизнь в настоящее время чудовищно однообразна, – жалуется не привыкший жаловаться Вудхаус в сентябре 1914 года Лесли Брэдшоу. – Я встаю, пытаюсь работать, кормлюсь и вновь укладываюсь в постель. Пока работаю, мне неплохо, но когда один рассказ окончен, а за второй я еще не принимался, – настроение у меня гнусное».

И вовсе не потому, что уже месяц как разразилась Первая мировая война. Аполитичный Вудхаус обратил на начавшиеся мировые войны – что на первую, что на вторую – внимания ничуть не больше, чем Дживс в рассказе 1921 года «Дживс в весеннее время»:

– Как погода, Дживс?

– Исключительно благоприятная, сэр.

– В газетах что-нибудь интересное?

– Некоторые несущественные трения на Балканах, сэр. В остальном же – ничего примечательного.

1

Поначалу казалось, что и в жизни Вудхауса не происходит ничего примечательного, из ряда вон выходящего.

3 августа 1914 года он в очередной раз приплывает из Лондона в Нью-Йорк и останавливается у своего нью-йоркского приятеля, журналиста из «World» Нормана Твейтса. Вечером решено отправиться в ресторан отпраздновать прибытие Плама. И не вдвоем, а вчетвером – с девушками. У Вудхауса девушки нет, и подруга Нормана – стандартная ситуация – прихватывает с собой свою приятельницу, недавно овдовевшую Этель Уэймен, англичанку, актрису, игравшую в Америке в репертуарном театре. Обаятельная, остроумная, кокетливая, Этель в первый же вечер вскружила голову робкому, скованному, не слишком общительному – уж с женщинами-то во всяком случае – 32-летнему холостяку. Этот вечер в ресторане Вудхаус вскоре опишет с присущей ему самоиронией в романе «Неудобные деньги». Посмеется над тем, как в сходной ситуации герой, лорд Долиш, приглашает в ресторане девушку на танец:

«Не надо было ему пускаться в пляс. Он был респектабелен, приветлив, честен, благодушен. Что до самого танца, то лорд напоминал породистого щенка, который хочет перейти поле»[38].