– Ты, говорят, тоже грибник? – начал Акела, окидывая долговязую фигуру телохранителя тяжелым взглядом единственного глаза.

– И в мыслях не было, – сказал Никита.

– Я так и думал. Ну, и куда же вы ездили? Раз уж не грибники совсем?

– На карьер.

– Ах, на карьер? Понятное дело. Куличики лепили? Говорят, Александра Ефимовна вся в песке вернулась.

– Не ерничай, Акела, – поморщившись, ввернул папа, – понятно же, что он не виноват, ему куда сказали, туда он и повез.

– А это я как раз понимаю, – повернулся к нему Акела, – это понимаю. Не понимаю другое – уговор был, а звонка не было. Как так?

И тут до меня дошло. Акела велел Никите обо всех моих передвижениях отзваниваться ему, но Никита, разумеется, не мог меня подставить. Зато я своими секретами подставила сейчас его.

– Саша, послушай. – Я встала и отгородила телохранителя от мужа, словно пытаясь защитить. – Ты ведь понимаешь, что это я виновата. Так зачем весь этот цирк? Я все могу объяснить.

– Ты можешь, я не сомневаюсь, – кивнул Акела, – только вот будет ли в твоих объяснениях хоть слово правды? Не думаю!

– Никс, свободен, – распорядился папа, понимая, что дальше уже последует семейная сцена, и нечего устраивать зрелище для охраны.

Никита вышел, а папа, мгновенно смекнув, что к чему, заговорил, вертя в руках пачку «Беломора»:

– Это я, наверное, виноват.

– Что – тебе грибов захотелось? – усмехнулся Акела, чувствуя, что папа начинает меня защищать.

– Да при чем тут грибы… Ну, что она должна была ребенку говорить? Что стрелять на карьер поехала?

– А я просил не выходить никуда по возможности.

– Ты дослушай, – легонько хлопнул по столу отец, – а потом будешь нотации свои читать, без меня, это ваше дело. Так вот. Винтарь я ей купил недавно новый. Тебе не сказал, знал, что орать будешь. Но девка стреляет – как я могу отказать? Может, это ей еще когда пригодится, выручало уже не раз, сам ведь помнишь.

Акела помолчал, потом, подняв на отца взгляд, проговорил:

– Фима, я много лет тащу ее из этого болота. Много лет, с того дня, как женился. А ты вместо помощи только подогреваешь в ней интерес. Как ты не поймешь, что это все не для женщины? Чем ты гордишься? Тем, что у твоей дочери выучка как у хорошего киллера?

– Ты свою вину на меня-то не перекидывай! – чуть повысил голос отец. – Видали очи, что руки брали, не так разве? С детства она пай-девочкой не была, ты знал, на ком женился.

Акела вздохнул:

– Ты даже не понял, о чем речь. Я знал, на ком женился, и не жалею об этом ни секунды. Но я хочу, чтобы она перестала рисковать собой.

– А какой риск в поездке на карьер, а?

– Ты не поймешь… Аля, идем к себе, нужно Соню спать отправить. – Сашка повернулся, чтобы уйти, я тоже последовала за ним.

Папа вслед нам только проворчал:

– Настырный паленый черт… да и хрен с вами, живите, как хотите!

Больше за этот вечер муж не сказал мне ни слова, молча разделся и лег, отвернувшись спиной. Это было знаком того, что Акела сердит донельзя и сейчас его лучше не трогать.

В субботу с утра Акела куда-то уехал, даже не взглянув в мою сторону. Это было неприятно, но я понимала, что таким образом муж дает мне понять, что недоволен моим поведением. Ладно, переживу. Папа воспылал дедовской любовью, взял Соню и с охранником уехал к Бесо – там праздновали день рождения младшей внучки, намечался праздник с клоунами и небольшим цирком. Отлично, я совсем одна дома, у меня нет ключей ни от машины, ни от байка. Сиди, Сашенька, в своей комнате, ты наказана, вот и думай о своем поведении. Детский сад какой-то…

Никиты тоже не было – он с утра уехал к себе, взяв выходной, но это было как раз кстати – так он сможет передать Савве мою просьбу. Мне же остается только валяться с книжкой и ждать. Ладно, у меня есть работа – дочитаю как раз японского хирургического светилу, законспектирую кое-что, там материал интересный.

Но книга увлекла меня ненадолго. Я отложила ее и вытянулась на кровати, глядя в потолок. Господи, как скучно дома одной… И тут мой взгляд упал на торчащий из-под книги уголок газеты. Наверное, это знак…

Я еще раз перечитала статью, никак не понимая, что именно в ней мне не нравится. Когда же поняла, то, схватив мобильный, позвонила старому приятелю отца полковнику Маросейкину. Не зря мой папа много лет материально поддерживал «полкана», тот несколько раз крепко пригодился и ему, и мне. Вот как сегодня.

– Да бог с вами, Александра Ефимовна! Какая кража из музея?

– Как – какая? А клинок?

– Ну, вы совсем помешались на своем самурайстве, – хохотнул Маросейкин, – кому это нужно? И куда потом сбыть, если украл? Акеле вашему?

– То есть вы хотите сказать, что никакой кражи из музея не было? – уточнила я, совершенно перестав понимать хоть что-то. – Тогда откуда информация у журналистов? Это же в новостях крутили на местном канале.

– А вы опровержения не видели? Старушка-смотрительница панику подняла, а когда наряд приехал – вот он, клинок-то, на своем месте висит.

«Интересно… то есть бабка увидела пустое место, позвонила в полицию, те приехали – а клинок на месте? Странная старушка, с глюками».

– Наверное, опровержение проглядела, – промямлила я, прощаясь.

Нужно было срочно звонить Ольге и Савве, торопить их с походом в музей и инструктировать по поводу разговора со старушкой-смотрительницей.

Силы заканчивались, Женя ощущала это с каждым шагом, приближавшим ее к зданию больницы. Неподъемная сумка, ноющие плечи, заплетающиеся от недосыпа ноги. «Сколько я еще смогу выдержать в таком режиме? Мне нельзя заболеть, слечь, потому что как тогда Лена? Кто будет ухаживать за ней? Я не могу себе этого позволить».

В палате неожиданно оказалась свободная койка, и Женя, повернувшись к дежурившей медсестре, поинтересовалась:

– Перевели?

– В морг, – коротко отозвалась та, и Женя вздрогнула.

За все время, что она находилась здесь с сестрой, это была уже не первая смерть, но она все еще не могла привыкнуть, что из этой палаты существует два выхода – вниз и вверх. В морг или в обычную палату, ближе к выздоровлению и выписке. За эти месяцы Женя и сама уже понемногу научилась отличать тех, кто выйдет «вперед ногами», как называли это медсестры, а кто сможет еще пожить. Она увидела столько человеческого горя, что хватило бы на пятерых. Эти несчастные матери, жены – и никогда мужья. Не попалось ей пока ни одного мужчины, способного пожертвовать собой и сидеть возле неподвижного тела некогда любимой жены.

– А чего ты хочешь? – однажды сказала ей пожилая санитарка. – Баба мужику нужна здоровая, а больная на фиг не сгодится.