Поэтому он спросил о другом:

– Мы не помогли этой девочке избавиться от кошмара, чтобы посмотреть на красоту, которую она устроит в финале? А не слишком ли большая жертва? Ей-то было страшно по-настоящему, не как нам.

– На самом деле не только ради красоты финала, – ответила ангел Вера Ахметовна. И, подумав, добавила: – Честно говоря, вообще не ради красоты, хотя лично для меня красота – самое главное. Есть у меня такая слабость: я люблю красоту. Но бездействовали мы совсем не поэтому. А чтобы уничтожить кошмар. Больше этот сон никогда никому не приснится.

– Никому? Вообще никогда?!

– В том-то и дело. Если бы мы сами шуганули Пугал, они бы, конечно, удрали, не пообедав, не вопрос. Но сеть, которую они сплели, осталась бы целой. И в нее мог бы попасться кто-нибудь еще. И увидеть точно такой же кошмар.

– Но другие-то кошмары остались.

– Конечно, остались, – беззаботно подтвердила Вера Ахметовна. – Так уж устроено, совсем без кошмаров не получается. Но я так считаю, чем их меньше, тем лучше. Тем более, этот сон был не только страшный, но и очень противный. Ну его совсем. Я рада, что его больше никто не увидит. Но еще больше я рада за девочку. Победа над собственным страхом – великое дело. Такие победы должны быть в каждой человеческой жизни, чем больше, тем лучше. А наяву или во сне – дело десятое. Человек-то один и тот же. Победил, значит победил.

* * *

Проснувшись, Ольга еще долго лежала в постели, смотрела в потолок, который когда-то сама обклеила мелкими звездами, почти невидимыми при свете, зато мерцающими бледным зеленоватым сиянием в темноте. Чувствовала себя удивительно свежей и бодрой; вообще-то странно – с учетом того, что всю ночь снилась какая-то жуткая срань.

Думала, добродушно посмеиваясь над собственными сомнениями: интересно, это я сейчас на самом деле проснулась или снова в какой-нибудь новый сон? Ладно, неважно, теперь-то я знаю, что делать. В любых непонятных обстоятельствах требуй себе свое море. И море придет.

* * *

– Такое странное чувство, – сказал ангел Урсус Маритимус, вытягиваясь во весь свой бесконечный огненный рост в той области мягкой туманной тьмы, которая иногда заменяет постели усталым ангелам. – Очень приятное, но необычное. Как будто я вырос… нет, не вырос, просто меня стало больше. Или во мне стало больше чего-то? Ни на какие знакомые ощущения не похоже, поэтому не могу описать.

– Я знаю, о чем ты, – улыбнулась ангел Вера Ахметовна, удобно расположившаяся в той же области тьмы. – Поздравляю с почином. Такое всегда случается, когда у нас на глазах слабый перепуганный человек одерживает победу над страхом. Скажу тебе по большому секрету, иногда мне кажется, мы это – не человека, не страх, а сам факт победы – каким-то образом едим.

– Смотри, что тут тебе в коллекцию! – воскликнула Сабина. – Такое! Ты только посмотри!

На грязной серой стене ярким ядовито-зеленым маркером было написано: «Ад по имени Коля». Наташа уже много лет собирала разные забавные уличные надписи, чего только не перевидала, но вот это про Колю натурально шедевр.

Сфотографировала надпись; Сабина тоже достала телефон. Спросила:

– Ты не против, если я в инстаграм это выложу?

– Ну а как я могу быть против? – удивилась Наташа. – Это твоя добыча, ты первая заметила. Ты крута.

Надпись была на русском языке, но Збигнев все равно ее понял, и разговор подруг тоже понял, как всегда понимал, хотя никогда в жизни не учил русский; он, собственно, и польского-то не знал, родился уже в Америке, туда еще дед переехал, причем подростком, с родителями. В честь деда его и назвали, по настоянию бабки, по мнению самого Збигнева, совершенно зря: это девчонкам, наверное, хорошо живется с иностранными именами, они сразу привлекают внимание, а девчонкам только того и надо – кого-то привлечь. Правда, не всем; к примеру, Наташе почему-то не надо, хотя она совсем не стеснительная. Просто не любит оказываться в центре внимания, вот не любит, и все. Збигнев тоже никогда не любил, наверное, потому, что с детства намучился, все вокруг, даже взрослые спрашивали: «О-о-о, так ты русский? Прямо из самой Сибири?» – и он еще в младшей школе задобался всем объяснять, что нет. В общем, имя его страшно бесило лет до тридцати, даже думал сменить, но не хотел обижать бабку, от которой надеялся получить наследство, а к тому времени, как она умерла, успел привыкнуть к дурацкому имени, решил: да какая разница, все равно. В общем, с именем он худо-бедно смирился, но так и не полюбил, и как же забавно, – иногда думал Збигнев; на самом деле не «иногда», а очень часто так думал, – забавно, что дурацкое имя осталось даже после того, как больше ничего от меня не осталось. Нет, правда, смешно.

– Ад по имени Коля, – восхищенно повторила Сабина, спрятав в карман телефон. – А еще бывает ад по имени Тамара, ад по имени Хулио, ад по имени Валерий Александрович Пирогов; короче, много разных интересных адов. «Ад – это другие», и теперь мы знаем его по именам!

– Ну да, – без тени улыбки подтвердила Наташа. Она умела шутить с таким серьезным, даже меланхоличным лицом, словно не говорила абсурдные вещи, а повторяла общеизвестные банальности, давным-давно надоевшие ей самой. – Это на самом деле такой популярный способ загробного наказания: грешная душа запирается в живом человеке и живет с ним его жизнь, испытывает все его ощущения и эмоции, получает всю информацию, делает с ним все дела, устает, болеет, обламывается, голодает и объедается, любит его детей и собаку, ну или наоборот, ненавидит, как повезет; в общем, живет полной жизнью в доставшемся ей аду.

– Да ладно, почему это сразу ад? – удивилась Сабина. – Жизнь бывает очень приятной. Может, не постоянно, но часто. Ну, то есть как повезет. И как организовать.

– Да потому что грешник, запертый в аду, по имени Коля, Тамара и Хулио, не имеет никакого влияния на происходящее, ни малейшего контроля над ним, – совершенно серьезно объяснила Наташа. – Как будто кино смотрит, только с гораздо более полным погружением. И страшно переживает, когда его ад делает глупости, которые заранее понятно к каким неприятностям приведут, а расхлебывать их придется вместе. Знаешь, как некоторые кричат перед телевизором, если никто не слышит: «Дурак, что ты делаешь, не ходи туда, тебя там убьют!» – а он, дурак, все равно идет, и его убивают. Вот так и грешник страдает в своем аду! Но зрителю хотя бы не больно от шпаги, бомбы и яда, или чем его там убивают. Просто героя жалко. А тут – не-е-е-етушки! Все, что твой ад себе сдуру устроил, происходит и с ним, и с тобой. И вот так каждый раз – ад наворотит глупостей, а тебе терпеть. И главное, это кино не выключишь пультом. Не выйдешь из кинотеатра на воздух. Сиди, жди, пока закончится само.

Збигнев слушал ее так внимательно, словно боялся что-то пропустить, или не разобрать, хотя опасения были напрасны: на самом деле он не смог бы ничего пропустить, даже если бы сам захотел.

Но он обычно и не хотел, ему нравилось слушать Наташу. Она была необыкновенно интересная собеседница. Не то чтобы какая-то особенно умная, зато парадоксальная. Прежде Збигнев таких девчонок не встречал. Да в общем и мужчин тоже. Никого. Сколько лет был знаком с Наташей, по идее, давно мог бы привыкнуть к ее странной логике и заранее предвидеть, что она по какому поводу скажет, но нет, все равно практически каждый день она его чем-нибудь удивляла. И главное, сразу понятно, чьи это мысли. Ни за что бы сам такого не выдумал, а она – да.