прост: в каком случае выше вероятность осложнений. Именно так рассуждают хирурги, и я не назвал бы этот подход оптимальным.

Карина стала первым пациентом, которого я в тот день оперировал. Проблема была не в том, что с хирургической точки зрения я сделал что-то неверно. И с моими руками, и с техническим исполнением операции все было нормально. Плохо то, что я потерял бдительность и не прислушался к тому, что подсказывала мне интуиция.

После того как разрезают кожу и раздвигают мышцы, показывается позвоночник, похожий на хвост омара. Спинной мозг в позвоночнике предохраняют костяные кольца, которые также делают всю конструкцию подвижной. Можно подумать, что рисунок позвоночника на голой спине является наследием динозавров, какого-нибудь стегозавра например. Костяные выросты — это своего рода ирокез позвоночника, украшение, которое можно отрезать. Позвоночный канал расположен внутри тела приблизительно на глубине 12 см. Внутри него проходит спинной мозг, обеспечивающий мгновенное сообщение между головным мозгом и телом. Если разрезать или повредить спинной мозг, последствия будут самыми тяжелыми и чаще всего уже необратимыми.

Спинной мозг — тонкая и нежная структура, состоящая из того же материала, что и головной мозг. Это «хвост» мозга, и, ровно так же, как и головной, он закован в твердый панцирь для своей защиты. Головной и спинной мозг находятся в спинномозговой жидкости. Проходы внутри спинного мозга похожи на складки тонкой занавески, и, когда ты во время операции доходишь до позвоночника — хвоста омара, можно вертикально просверлить или вырезать в его секциях окошечки, после чего получившиеся костяные крышечки положить рядом на специальный стол.

Когда я оперировал Карину, я с помощью тонкой дрели вырезал верхнюю крышку спинного хребта на случай, если решу заменить кости во время закрытия. Острым скальпелем сделал вертикальный надрез на закрывающей спинной мозг твердой мозговой оболочке. Обе половинки оболочки пришил легкими стежками к разделенным надвое мышцам. Спинной мозг — это просто красота. На ярко-белом фоне блестящего мозга видны извилистые сосуды. Спинной мозг по цвету белее, чем кора головного мозга с его синевато-серыми нервными клетками. Он представляет собой главным образом подобия щупалец. Это удлинители, несущие сигналы от нейронов головного мозга, плотно сложенные электрические магистрали, на поверхности которых видны небольшие бугорки.

Когда я вынул часть позвоночного столба, Карина лежала на операционном столе лицом вниз. Стоя над ней, я представлял, что работаю над верхней частью ее позвоночника. Чтобы вывезти пациентку из операционной, ее надо было перевернуть на спину, поэтому получалось, что вес ее тела ляжет на место, которое вынули и потом вставили обратно. Верхняя часть позвоночника окажется внизу. Я подумал о том, что этому месту надо придать дополнительную поддержку. Стоит ли мне укрепить его, чтобы избежать потенциальных серьезных осложнений, или оставить все как есть, чтобы не брать на себя дополнительные риски, неизбежно связанные с такой работой? Сделать ли мне больше или сделать меньше? Во время операций я часто задаю себе этот вопрос. «Больше» чаще всего означает больше риска, а вот «меньше» значит, что у пациента есть шанс получить совсем другой набор травм. Есть риски действия, а есть риски, связанные с отсутствием действий. Я думал над этим вопросом во время операции и принял решение сделать меньше. И когда мне позвонила медсестра, я тут же понял, что сделал тогда неправильный выбор. Я ошибся, в результате чего Карина оказалась в уязвимом положении.

После того как Карину перевернули с живота на спину, позвоночник встал на свое обычное место, и позвоночный канал обвалился в том месте, где я вскрывал его во время операции. Туннель как бы завалило, а находящийся внутри него спинной мозг раздавило. Как только я узнал, что пациентку перестали слушаться ноги, я моментально понял, что произошло. Я знал, в чем была ошибка, и знал, что надо делать, чтобы ее исправить. Во время повторной операции я вынул провалившийся сегмент кости, но он уже раздавил находившийся под ним спинной мозг. И это было невозможно исправить. Повторная операция только подтвердила то, что я уже знал, и ужас от осознания того, что произошедшее навсегда изменит Карину, ее родителей и меня, охватил мою душу.

На следующее утро после повторной операции медсестры и социальные работники делали все возможное, чтобы поддержать у Карины хорошее настроение, несмотря на неизбежное чувство произошедшей трагедии. С того момента, как накануне вечером мне позвонила медсестра, состояние пациентки не изменилось. Карина говорила, что ее ноги онемели. На самом деле онемение — это тоже чувство. Чувство потери.

Карина сидела. Ее безжизненные ноги были накрыты привезенным из дома одеялом. Медсестра принесла в палату большой легкий мяч и бросала его Карине, которая ловила его и кидала назад. В палате было тихо, не жужжали и не гудели приборы, которыми набиты операционные и палаты отделения интенсивной терапии. В комнате стояла только станина с капельницами. Карине делали вливания стероидов, которые обычно назначают при травмах спинного мозга тем, кто упал с лошади или попал в аварию на мотоцикле. От того места, где я стоял, окно палаты находилось за Кариной, поэтому я видел только силуэт ее лица. Это было хорошо, потому что я боялся посмотреть ей в глаза.

Карина была совсем юной и не представляла, что ее ждет. Ее родители были глубоко религиозными людьми, верившими в то, что их дочь достойна прекрасного будущего. Я же хорошо представлял будущее Карины и ее родителей, но не свое. Ее ноги уже никогда не будут двигаться, постепенно высохнут и скукожатся. Мочевой пузырь перестанет работать, и над ее половыми органами сделают отверстие для того, чтобы его опорожнять. К спине Карины прикрепят пакет для сбора кала. Несмотря на то что она войдет в пубертатный возраст, ее гениталии усохнут и потеряют чувствительность. Возможно, у нее появятся опасные для жизни язвы от пролежней. Ее родители еще не представляли, какое будущее ожидает их дочь. Такого не пожелаешь ни одним родителям.

Поведение Карины не изменилось. Она была такой же спокойной, как и до операции. Благодаря контровому свету я не видел выражения ее глаз. Меня захлестнули эмоции. Я чувствовал стыд. Я презирал себя. Я знал, что совершил ошибку. Мне надо было обуздать эмоции и обнадежить пациентку. Вероятность того, что она сможет ходить, оставалась, хотя и была крайне низкой. Очень немного пациентов с подобными проблемами начинали ходить с помощью костылей. Один шанс из ста все-таки был, поэтому, полагаясь на эту неутешительную статистику, я сказал семье, что нам надо надеяться на лучшее. Я произнес то, что всем присутствующим в палате хотелось услышать.