не совпадают, а воспоминания не отражают систему ценностей и верований, то возникают заблуждения и даже конфабуляции, то есть выдумки. Примером тому может служить поведение пациентки с лимфомой, которой я делал операцию вокруг островка.

Наш автобиографический нарратив проходит проверку на прочность в сложной для нас ситуации, когда происходит то, чего мы не могли и представить. Здесь крайне важно суметь вплести эти неприятные события, эти провалы и неудачи в общую связанную историю, с которой мы можем жить. Человек обладает уникальной способностью приспосабливать свой ментальный ландшафт к проблемам, с которыми сталкивается, может перенаправлять свои мысли и предопределять свою психологическую судьбу. Процесс внутреннего примирения с неудачей помогает поддержать последовательность, связанность и взаимосвязь разнообразных событий и переживаний. Процесс внутреннего примирения — это инструмент самосохранения.

***

Хотя я ни с кем не говорил о том, что мне пришлось пережить с тем ребенком и его матерью, это переживание стало частью меня. До того события я еще не был уверен в том, что хочу стать врачом. Я бросил колледж, а потом снова вернулся в него, после чего учился в медицинской школе только потому, что мне казалось, что я должен так поступить. Тот трагический случай открыл для меня что-то новое в самом себе. И я сам в глубине души был удивлен тем, что в себе обнаружил. Как ни странно, я увидел способность, о которой ни с кем не говорил: я понял, что обладаю даром самоконтроля. Я почувствовал первые признаки самоуважения, которые выходили за рамки моей профессиональной идентичности; что-то внутри меня, что я хотел защищать, развивать и на что готов был полагаться при столкновении с жизненными трудностями.

4. Неудача

В тот вечер, когда мне позвонили с сообщением о том, что у Карины отказали ноги, я ясно представил будущее, которое ее ждет. Этот звонок я получил спустя несколько часов после окончания операции и поначалу надеялся, что проблемы объясняются только тем, что анестезия еще не отошла. Ноги Карины не двигались, но подобная задержка в восстановлении функций организма достаточно часто происходит с пациентами сразу после операции. Например, иногда ноги и руки пациента отходят от наркоза по-разному, и шевелит ими пациент так, как будто пьян. Я спросил: «Она уже проснулась от наркоза?» Сестра ответила, что пациентка в полном сознании. «А ее руки работают?» — спросил я, боясь ответа, который могу услышать.

Я перезвонил в больницу и попросил подготовить Карину к возвращению в операционную. Началась процедура подготовки к операционному столу пациента, который покинул его меньше суток назад. Я разрезал швы, которые накладывал всего за несколько часов до этого. Все, включая родителей девочки, чувствовали, что произошла катастрофа. Я уже знал, в чем проблема: в конце операции я должен был пойти по одному из двух возможных путей. Тогда у меня в голове мелькнула мысль, что я мог выбрать неправильный вариант. В конце операции я принял решение пойти более коротким путем. Я решил меньше делать, чтобы быстрее закончить и снизить шансы осложнений, таких как воспаления. Единственным недостатком этого пути было то, что спинной мозг пациентки мог стать не таким крепким. Внутренний голос подсказывал мне, что надо идти вторым, более долгим путем. Но я не прислушался к нему. Формально принятое мной решение было легко обосновать, однако я не принял во внимание свой внутренний голос и сделал неправильный выбор. Ошибка, которую уже не исправить, — это вина, которая ложится на совесть хирурга и с которой ему приходится жить.

Карине было 11 лет. Она была уже достаточно взрослой для того, чтобы я мог ей и ее родителям объяснить, зачем и почему я с ними вижусь. Мы встретились в детской больнице, одной из тех, рисунки на стенах которых всегда наводят на мысль о мрачном Диснейленде: яркие цвета и мультяшные персонажи. Карина держалась спокойно и с достоинством, далеко не все взрослые способны себя так вести. Ее родители произвели на меня хорошее впечатление. Они были глубоко верующими людьми, и жизнь их наполнилась новым смыслом после того, как они взяли в семью приемного ребенка. Они сказали мне, что должны были ее принять после того, как переглянулись и им стало понятно, что Карина — это их дочь, а они — ее родители. Вопросы биологии тут же отпали. Они почувствовали духовную и родственную связь с этой девочкой.

У Карины было заболевание под названием «диастематомиелия», или раздвоение спинного мозга. По мере роста ее спинной мозг был бы разорван пополам отростком кости, выпиравшим от позвонка в сторону спины и упиравшимся в проходящий к кости туннель, в котором находился спинной мозг — длинный и тонкий «хвост» головного мозга. Острая кость уже расщепила туннель спинного мозга. Пока это произошло лишь в одной точке в средней части спины. Картину происходящего можно было бы представить в виде огромной волны вокруг маяка.

Педиатры обратили внимание на странную ямочку и слегка измененный, необычный вид кожи на позвоночнике, забили тревогу и направили Карину на дальнейшие исследования. Результаты МРТ показали, что в самой середине поясницы отросток кости торчит, как сталактит. Так же как левое и правое полушария головного мозга, у нас есть левая и правая стороны спинного мозга. Пока девочка чувствовала себя прекрасно, потому что разрыв произошел только в одном месте. Если бы она не росла, то, скорее всего, у нее с позвоночником в будущем не случилось бы никаких проблем, но она росла.

Вскоре она должна была войти в период пубертата и начать расти еще быстрее. По мере роста ее позвоночник разрезало бы пополам неподвижным отростком кости. Включилась бы вертикальная гильотина. Отросток разрывал бы спинной мозг, что привело бы к параличу ног. Ее позвоночник не слегка изогнулся бы, как при сколиозе, который порой встречается у девочек-подростков и лечится мануально или (иногда) с помощью операции. У Карины была совершенно иная история. Отросток кости, как лезвием, разрезал бы ее позвоночник пополам. Именно поэтому ее направили ко мне. Я встретился с ней и ее родителями, чтобы обсудить дальнейшие действия: будем ли мы ждать или отрежем этот акулий зуб во время операции, чтобы позвоночник мог расти свободно. Оба варианта были рискованными, но родители девочки не теряли оптимизма.

Патологии вроде той, что была у Карины, по многим параметрам сложнее несчастных случаев с травмами, когда пациенту незамедлительно требуется помощь. Такие больные, как Карина, передвигаются самостоятельно, и хирург должен все взвесить и решить, что лучше: ничего не делать или рискнуть и прооперировать. Главный критерий выбора