и неуместная, билась в висок — «Почему? За что?» — и тьма, обжигающая запястье, показывала мне путь.

Князь лежал рядом с жертвенником. В груди его торчал кинжал.

И я опустилась на колени, понимая, что опоздала. Подол моей юбки был испачкан кровью, ноги разбиты, но все это было не важно. Я опоздала. В груди билась боль.

Избавления не было. Лишь безысходность, которая как воронка, разрасталась в груди. Моё детство, закончившееся лишь два дня назад, увело за собой и несостоявшуюся юность. Все, о чем я мечтала, — ухаживания, ожидание счастья, первый поцелуй, влюбленность, обряд единения, связывающий меня с мужем, — все что должно было со мной случиться, — не случилось! А то, что случилось, — уместилось в три дня.

Я наклонилась к своему несостоявшемуся мужу, вглядываясь в лицо. Может быть он еще дышит? На левой руке — наручень, скрывающий метку. Потянула за него. Метка была. Слегка выцветшая, она доказывала, что мы все еще связаны. И я заплакала, прижимая браслет к груди; внутри поднималась злость.

За спиной раздался стук копыт. Я обернулась, вскакивая. На площадь вошел мой брат, ведя коня под уздцы.

— Ты убил моего мужа? — я смотрела на Лохема в упор, сверху вниз. Он остановился, не приближаясь,

— Он не муж тебе!

Я усмехнулась, — Ты, видимо, много пропустил вчера!

Лохем смотрел в упор, — Он не принял твой Свет!

Я вскинулась, — Зато я приняла его Тьму, — не отводя взгляда, я всматривалась в такое знакомое, родное лицо, — За что ты убил его, Лохем?

Он казалось, удивился, — Я? С чего ты взяла? Я охочусь за Колдуном. У меня есть жетон лишь на одно убийство.

Я не понимала, — А кто сотворил все это? Почему по улицам этого Города текут реки крови?

Брат смотрел на меня твердо, — Здесь Тьма пытается вернуть себе власть, Дара! — и повторил,

— У меня есть жетон лишь на одно Убийство.

А я, глядя в глаза человеку, которого знала с первого дня своей жизни, выдохнула, — Не верю!

А потом, надев браслет Князя на руку, опустилась на колени, потянувшись к рукояти кинжала, рывком вытаскивая его из раны.

— Не смей этого делать! — крикнул Лохем.

— Хорошо, что он внизу, — подумалось мне.

Быстро, чтобы не передумать, я резанула себя по левой ладони, прикладывая её к ране своего мужа, а правой, с зажатым в ней кинжалом, указывая на брата,

— Стой, где стоишь! — и подняла кинжал к небу,

— О Милосердный, соедини две наши жизни! — налетел порыв ветра,

— Смешай две наши силы! — небо стало стремительно чернеть, закрывая солнце.

— Пусть воды небесные смешают нашу кровь и смоют преступления этого Города! — над головой сверкнула молния.

— Дай спастись спасенным! И пусть земля примет наше единение! — с неба упали первые тяжелые капли дождя.

— Это прошу я, Йошевет! — над головой загрохотало.

Я наклонилась, чтобы поцеловать Рэдгара в губы, и вновь встала во весь рост подставляя лицо дождю,

— Я принимаю своего мужа Светом, так же как он принял меня Тьмой! — казалось небо раскололось. Ко мне по лестнице несся Лохем.

— Ненормальная, — орал он, — что ты делаешь? Он же мертвый! — на нас обрушился ливень. Молния ударила в жертвенник. А я ослепла и оглохла. Казалось наступил конец света.

И теряя сознание, почувствовала, как Лохем подхватывает меня, заворачивая в плащ.

— Откуда у него плащ? — подумала я, проваливаясь в черноту. И уже не видела, как брат бежал, поскальзываясь вниз, по ступеням, резким свистом подзывая лошадь, чтобы запрыгнуть в седло. Площадка с жертвенником превратилась в эпицентр грозы. Молнии били в черный камень, казалось желая расколоть его. Ливень расползался во все стороны. Туча набухала, разрастаясь, собирая в себя, казалось бы, всю черноту камня под ней.

Лишь раз Лохем оглянулся, когда уже запрыгнул в седло. Оглянулся и опешил на миг.

В ослепительной вспышке молнии он увидел совершенно пустую площадку с расколотым на части жертвенником. Князя у жертвенника не было. Ослепленному, на миг ему показалось, что Колдун шагнул из ниоткуда, поднимая что-то с пола.

Но в данный момент все это было уже не важно.

Лохем пустил коня в галоп. Боясь, что не успеет вырваться из Города; боясь, что не успеет спасти сестру… Потому что воды Милосердия страшнее меча Справедливости и будучи призванными кровью, они сметают все на своем пути.

Глава 13. Потоп

— Это моя вина, — твердил я себе, — Что мародеры, вернувшиеся из пустыни, перебили горожан, ослабленных Ритуалом.

Это я невольно открыл им вход несколько часов назад, войдя с Жетоном в Город. Совершенно обезумевшие от желания любой ценой уничтожить ересь и вернуть в Город Справедливость, науськанные Жрецом, они начали резню, начиная с тех, кто не успел вернуться в город, волной растекаясь от крайних домов к центру.

Колдун тоже был в Городе. И я чувствовал это всем своим нутром воина, но ведомый жетоном, безрезультатно мечась из дома в дом, никого не нашел.

Иногда мне казалось, что я вижу боковым зрением край черного плаща, или слышу звук удаляющихся шагов, но может это был морок? Наваждение? Черный камень прятал своего Колдуна.

Я шел за амулетом, впитавшим кровь Лейлы, зная, что убийца совсем рядом. Кровь, требующая отмщения, — не ошибается. Да и Дарин подтвердил.

Дарин, который вечно ноет о милосердии и шарахается от вида крови, сказал мне утром,

— Лейлу убил Колдун. Он давно задумал соблазнить ее.

Я не хотел знать подробностей. Внутри раненой птицей билось сердце. Дышать я мог через силу. Поэтому и сорвался. Поэтому и не дождался отца.

Много городов я видел, и много разных народов.

Наше племя, кочуя по огромной равнине, предлагало мир всем, кто согласен был жить в мире.

Вождь спокойно относился к любым обычаям, верованиям и традициям. Лишь садился на входе в гостевой шатер у входа в стан и рассказывал новым соседям, пришедшим за бесплатным угощением, — об устройстве мира, о Свете, без которого непонятно, что такое Тьма, о том, что картина мира у каждого своя, нарисованная внутри, в соответствии со свойствами души. И каждый видит мир по-своему, как в зеркале, выплескивая наружу то, что живет у него внутри.

Но бывало, что после первого же знакомства с местными обычаями, отец вызывал воинов и отдавал приказ сравнять поселение с землей.

Были случаи, когда запрещалось брать даже пленных. Вождь, стоя на холме, поднимал руку с именем Неназываемого, призывая его Гнев, а посохом направляя небесный огонь.

И тогда мы уничтожали все и всех, оставляя за собой лишь руины.