– Я заказала чашечку зеленого чая. Здесь его прекрасно готовят. Что заказать вам?

– Чёрный чай. С сахаром.

Она перевела, и официант удалился.

– Не любите зелёный чай или выбрали чёрный из чувства протеста? – скучая в ожидании заказа, спросила Айви.

– Я люблю чай, который мнут ногами китайские крестьяне, и сигары, скрученные на собственных бедрах кубинскими мулатками. Это придаёт бездушному, в сущности, товару толику человеческого тепла. И тогда он перестаёт быть просто товаром.

– Нравятся ли вам сорта кофе, насыщенные ферментами в пищеварительном тракте цесарок или мусангов?

Николай фыркнул.

– Я же говорю о человеческом тепле, а не о птичьем или… кто такие, кстати, эти мусанги?

– Виверровые, если вы об этом. Хищники, млекопитающие. Хотя самый дорогой сорт кофе пропускают через слонов.

– Благодарю покорно.

– А что насчёт алкоголя?

В этот момент подошёл официант и поставил перед ними два керамических чайника, сахарницу с дозатором и две пустые чашки на блюдцах. Затем он удалился, даже не предложив разлить чай по чашкам.

– В Андах готовят особый алкогольный напиток, ферментируя кукурузные зёрна слюной беззубых старух, – сказала Айви, наливая чай себе в чашку. – Они пережёвывают кукурузу и сплёвывают её в общий чан, где и происходит брожение.

– Алкоголь есть алкоголь, – флегматично произнёс Николай и тоже налил чаю.

– Всё-таки вы эстет, несмотря на неразборчивость в алкоголе, – заметила Айви, делая первый глоток.

– Я эстет, – согласился Николай, потом решил добавить: – Я эстет, но не сноб.

– И разница заключается в том…

– Я люблю экспериментировать. – Николай тряхнул несколько раз сахарницей над чашкой. – Открыт для всего нового, в то время как снобы застыли в своём, как думают они, эстетическом совершенстве.

– Быть может, вы просто хипстер?

– Нет. – Он улыбнулся. – Хипстеры слишком подвержены общественному мнению, даже в своём отрицании такового. Во всяком случае, они подвержены стилю и моде.

– Вы эстет-индивидуалист, – решила Айви.

– Можно и так сказать.

* * *

Спустя два часа, совершив множество волшебных переходов по просёлкам, они остановились на окраине европейского, судя по архитектуре, городка у старого каменного дома в два этажа. Дом стоял на границе обширного парка, в глубине которого возвышался замок.

Им опять предстояло спускаться, и Николай задумался, отчего всевозможная магическая атрибутика, как, впрочем, и живность, хранится и обитает чаще в подвалах, бункерах и подземельях, нежели в пентхаусах или на худой конец на чердаках. На первый взгляд разницы никакой, в любом случае им предстояло бы ходить по лестницам вверх и вниз. Но обычно, двигаясь к цели, они шли не спеша, а вот потом всегда что-то происходило, и обратно приходилось бежать. А бежать, между прочим, из всевозможных подземелий приходилось именно вверх.

Сейчас их сопровождал граф Эйхоф – высокий худой старик с острым носом и покрасневшими глазами. Он носил роскошный парик аллонж, вычурные туфли с массивными пряжками и старинный костюм с жабо и прочими рюшечками, всех названий которых Николай припомнить не смог, а вернее, и вовсе не знал. Суровый вид хранителя библиотеки не располагал к расспросам. Впрочем, тот вообще не обращал внимания на Николая, принимая его за слугу прекрасной госпожи Айви. Старик скрипел ей на ушко с мерностью колодезного ворота. Хорошо, что смазывали его голосовой аппарат, похоже, давным-давно, и Николай всё прекрасно расслышал.

– Большую часть замка приходится сдавать, моя дорогая Айви, – жаловался граф. – Сдавать проклятым нуворишам, полагающим, что они вместе с замком могут получить породу и стиль. Что самое неприятное, сдавать приходится не от бедности, я мог бы легко оплатить счета, даже если бы топил все камины круглосуточно и не каким-нибудь углём, а благородным дубом или буком. Я способен содержать достаточно расторопных слуг, чтобы чуланы и чёрные лестницы блестели, как в Рождество. Я не говорю уже о конюшнях и псарнях, вы же знаете, дорогая Айви, как я отношусь к животным. Но мытари приходят и спрашивают об истоках доходов, а вот их-то я открыть не могу. Приходится изображать из себя старого обнищавшего аристократа.

– Нам всем приходится надевать маски, граф, – сочувственно произнесла овда. – И исполнять несвойственные нам роли.

– Да, именно так. Надевать маски, исполнять роли, – проскрипел Эйхоф. – И жить во флигелях для прислуги. И пользоваться наёмным авто. И питаться пищей, какую во времена моей молодости не рискнул бы вкушать и крестьянин. Наше влияние умаляется. Мы всё больше отходим в область сказок, преданий, мифов.

– Вы совершенно правы, дорогой граф.

Они брели втроём мимо полок, и Николай молча катил за Айви деревянную скрипучую, как сам граф, тачку, в которую девушка, после одобрения хранителем, складывала нужные книги. На присутствие Николая оба небожителя по-прежнему не обращали внимания. Он был простым слугой, рабом, при котором хозяева могли говорить о важных вещах, не придавая значения лишней паре ушей. Где-то так.

– Знаете, Айви, – сказал граф, – а ведь вы не первая столкнулись с подобной проблемой. И мне кажется, всё это неспроста. Да-да, уж поверьте чутью старика.

– Надеюсь, получив нужные книги, граф, я разберусь, что к чему, – поклонилась овда.

* * *

В мотеле «Озёрный» (обыкновенном мотеле, без волшебства и волшебников) Айви заплатила за два номера обычными рублями, которых у неё оказался приличный запас, и, получив ключи с массивными номерками, бросила один Николаю.

– Не вздумайте дать дёру, добрый человек, – предупредила она, когда их никто не слышал. – Если охотники найдут вас одного, ничто не сможет спасти вашу побитую молью шкуру.

– Спокойной ночи, сударыня! – сказал он, слегка поклонившись.

– Надеюсь, – ответила она и отправилась к себе в номер…

…Николай разделся и с удовольствием забрался в ванну. Весь этот забег, длиною в два дня, он пытался оценить своё положение, но только оказавшись в состоянии относительного покоя, смог обдумать его без спешки. Однако с ним произошла странная вещь. Начиная размышлять о чудесах, магии, врагах и свалившихся на его плечи обязательствах (всё это ещё плохо укладывалось в сознании, противоречило прежнему опыту и знаниям), Николай раз за разом спотыкался, пытаясь осмыслить образ Айви, после чего мог думать уже только о ней. Эта девушка казалась воплощением мечты. Конечно, следовало сделать поправку на чувственность, обычную гиперболизацию, как следствие гормонов, выброшенных благодаря эффекту любви с первого взгляда. Но при любых поправках Николай сохранял уверенность, что женщин, подобных Айви, ему не доводилось встречать во всей своей прежней жизни. Именно прежней, потому что теперь началась совершенно иная жизнь. И встреча с Айви как раз и отделила одну от другой.