всех, кто был занят в спектакле, но так и не поняла, что же собственно произошло, пока наконец не опустился финальный занавес. Актерам ничего не оставалось, как раскланяться перед публикой. В зале зажегся свет. Публика же в большинстве своем наивно пребывала в уверенности, что спектаклю полагается антракт. Так и не поняв, что к чему, зрители разошлись по домам на полтора часа раньше положенного времени.

В эти годы Брижит довелось также испробовать силы на журналистском поприще, но эта ее карьера оказалась даже более скоротечной, нежели театральная.

У Брижит и Вадима имелся общий знакомый, Филипп Летельер, фоторепортер «Пари-Матч». Однажды его послали в Лион запечатлеть коллекцию модной одежды, в которую было включено несколько свадебных платьев. Летельер вернулся с пленкой в Париж, отпечатал снимки, однако, поскольку уже было довольно поздно и работники редакции все разошлись по домам, Летельеру самому пришлось придумывать подписи. В голову, как назло, ничего не шло, а время поджимало. Неожиданно около полуночи в поисках Вадима появилась Брижит.

Филипп поделился с ней своим горем — у него готовы снимки для журнала, но некому помочь ему сделать макет страницы и придумать подписи.

«Нашел из-за чего переживать», — заявила Брижит и, схватив карандаш, уселась за стол, просмотрела все фотографии, выбрала, по ее мнению, самые лучшие, разложила их по порядку и придумала подписи.

Так на целых два часа, в возрасте всего 19 лет, Брижит посреди ночи превратилась в журналистку «Пари-Матч». Придуманный ею текст был напечатан слово в слово, и до сего времени никто, за исключением ее самой и Филиппа Летельера, об этом не знал.

Когда Хью Хефнера с треском выставили из «Эсквайра», он снял со своего банковского счета все оставшиеся у него деньги и в декабре 1953 года явил миру свое детище — журнал «Плейбой». Хью намеревался охватить своим вниманием первое в XX веке поколение особей мужского пола, не желающее обременять себя семьей. Он будоражил их воображение, публикуя на развороте журнала фотографии девушек, которые, по его мнению, выглядели так, словно жили где-то рядом, по соседству. И хотя мало кто из его читателей был столь наивен, чтобы полагать, будто у соседней девчонки вместо пупка имеется нечто вроде журнальной скрепки, однако, заплатив за журнал, он мог позволить себе каждый месяц новую девушку.

Собственно говоря, Хефнер выбросил на рынок мечту, доступную всем и каждому.

Вадим же, уверявший окружающих, будто на экране Брижит не играет, а существует, тоже выбросил на рынок мечту — правда, недостижимую.

Весной того же 1953 года Голливуд изъявил желание приобрести его товар — студия «Юниверсал» предложила Брижит контракт, и та чуть не приняла его. Бардо была готова встретиться с продюсерами в Лос-Анджелесе и даже приехала в аэропорт. Но как только она увидела самолет, тотчас вспомнила, что не любит летать, и вернулась домой.

Ольга Хорстиг-Примуц сумела заполучить для нее контракт со студией «Уорнер Бразерс». Брижит как звезде причиталось полторы тысячи долларов в неделю на протяжении первого года, три тысячи — на протяжении второго и пять тысяч — на протяжении третьего, независимо от того, снимается она или нет. Поначалу Брижит было согласилась, но затем передумала и пошла на попятную.

«Если мне придется так жить, — заявила она, — я не выдержу и умру».

Собственно говоря, на протяжении всей своей карьеры в кино она упорно отказывалась сниматься в Штатах. И чем лучше она постигала законы кинобизнеса, тем сильнее проникалась убеждением, что Голливуд для нее смерти подобен.

«Держитесь от Голливуда подальше, — бывало, предостерегала она своих собратьев по профессии, — нечего туда ездить. Не связывайтесь с киношниками. Те, кто работает там, готовы заживо сожрать таких, как вы и я».

Англичане также пытались заполучить ее себе. Продюсер Бетти Бокс делала в Лондоне простенькие комедии и, как правило, стремилась заполучить из-за рубежа для участия в них исполнителя с громким именем, чтобы успешно продавать свою продукцию у себя в стране.

«Я заметила ее еще раньше, до или после Каннского кинофестиваля. Было видно, что из нее наверняка получится звезда. Она была вся такая нежная, такая соблазнительная, истинная француженка. Я предложила ей весьма пикантную роль в картине «Памятный день». Но Брижит отказалась — она тогда находилась под опекой Вадима, а он знал, что ее английский оставляет желать лучшего».

Однако упрямая Бокс никак не желала сдаваться. Она вылетела в Париж, чтобы лично встретиться с Бардо, Вадимом и Ольгой Хорстиг-Примуц в надежде, что ей удастся уломать их и Брижит согласится сыграть роль соблазнительной юной особы в комедии Дирка Богарда «Доктор в море». Вадим назначил сумму гонорара — 750 фунтов, что по тем временам было довольно скромным вознаграждением, если учесть, что сам Богард зарабатывал около десяти тысяч. Тем не менее это в три раза превышало ее гонорары в предыдущих картинах и, вообще, само по себе было не так уж плохо для короткого графика съемок в ленте, где кроме нее участвовало еще много других актеров. Бокс согласилась, и Брижит прибыла в Лондон.

«Сказать по правде, в те дни ее английский звучал довольно комично, — рассказывает Бокс. — Она допускала множество мелких ошибок, но, с другой стороны, именно в этом заключалось удовольствие от работы с нею. Помню, как я, встретив ее в аэропорту, сказала ей, что у Рэнка в этот вечер предварительный просмотр и, если она желает, то может тоже прийти. На что Брижит ответила, что вряд ли сможет, потому что не захватила с собой «ночное платье».

На пресс-конференции, посвященной «Доктору в море», Брижит покорила всех собравшихся в зале отеля «Дорчестер», и в особенности журналистов, слетавшихся на нее, как мухи на сладкое.

— Мадемуазель Бардо, — спросил кто-то, — Вы можете назвать самый лучший день в вашей жизни?

Брижит тотчас нашлась с ответом:

— Это была ночь.

— Кем из людей вы больше всего восхищаетесь? — не унимался другой.

— Исааком Ньютоном, — отвечала Брижит, — за его открытие, заключающееся в том, что тела притягиваются друг к другу.

Еще одному репортеру не терпелось знать, почему она обходится без губной помады, на что Брижит ответила:

— Я не люблю помаду. От нее одни неудобства. Я обожаю целоваться. Но если у меня губы в помаде, а мне хочется кого-то поцеловать, то это ужасно неудобно.

Один из присутствующих на пресс-конференции репортеров отметил: «Люди, которые в иной обстановке отдавали себе отчет в своих словах и поступках, неожиданно лишались дара речи или же несли какие-то глупости. Один спросил у нее, что она думает о лондонских полицейских. Другой весьма влиятельный редактор таращился