Каждая новая теория прогресса обнаруживает в нашем прошлом нечто, что оправдывало бы важный конфликт современности. «Человека создал труд», – говорили марксисты эпохи индустриального бума и больших забастовок. Творчески работай – и шагнешь дальше. «Правильное питание», – утверждают антропологи эпохи бесконечного разнообразия диет и ресторанов. Последнее сенсационное исследование британских ученых на эту тему доказывает, что везучие обезьяны ели особенно питательных муравьев с редким видом белка и это привело к взрывному росту обезьяньего мозга. Найди правильного диетолога, и станешь сверхчеловеком.

Ближе всех к «Люси» оказался Теренс Маккена, «открывший» еще в 1970-х, что обезьяны просто научились есть псилоцибиновые грибы и это невероятно расширило их сознание, породив язык и всю нашу последующую цивилизацию. Главное – выбрать себе правильное «вещество», и ты резко эволюционируешь. Идеология отшумевшей «психоделической революции» – ЛСД сделает тебя бессмертным и откроет ворота в радужную бесконечность! – в наше время стала идеологией ночных клубов: ищи свое вещество, оно тоже ищет тебя! Возможно, оно само в тебя проникнет и заменит тебе курс личностного роста, сделав тебя всевидящим. Именно это и случается с Люси: химия, попав в кровь, запускает полное преображение сознания. В третьем мире наконец-то создали идеальный товар для мира первого. В этом смысле фильм можно смотреть как «трип» – нарциссическую галлюцинацию героини насчет собственного величия под воздействием дозы наркотика, вряд ли совместимой с продолжением ее жизни.

Впрочем, когда с ЛСД по всему миру начались юридические проблемы, «волшебный товар» в этом рекламном мифе был быстро заменен холотропным дыханием, «одитингом» саентологов или легальными стимуляторами мозга.

Сначала кажется, что это сказка для старшеклассников в стиле нью-эйдж о поисках личного бога, абсолютном одиночестве как этапе на этом пути, а также о сложных отношениях духа с нашей «звериной» стороной. Ближе к концу, когда мальчик оказывается на неправдоподобном острове, окончательно убеждаешься, что речь в фильме идет о символизации, типа «представьте себя и своих знакомых каким-нибудь животным, островом, растением, богом и опишите их как можно подробнее». В этом экранизированном тесте психолога, на острове-людоеде, есть идиллический день жизни и черная бездонная ночь некроса, в которой распускаются на деревьях светящиеся цветы с человеческими зубами внутри. Именно тут понимаешь, что с мальчиком произошло нечто совершенно иное, невыносимое для него, и мы весь фильм видели «картину замещения», иносказание, которое только и может окончательно спасти его психику. Но самое важное ждет нас в финальном диалоге, где мы получаем две истории. В первой мальчик спасается на лодке вместе с тигром и другими животными. Тигр убивает остальных зверей, но становится почти другом мальчика, прежде чем они расстанутся навсегда. Во второй версии мальчик оказывается в шлюпке с матерью, матросом и коком. Матрос гибнет от инфекции, и его, возможно (это не проговаривается до конца, потому что не может быть явно произнесено), съедают. Кок на глазах мальчика убивает его мать, а мальчик, пережив это, убивает кока и на несколько месяцев остается один в океане, где постепенно придумывает для себя и нас первую, «тигровую» историю, чтобы не сойти с ума от случившегося.

Важно, что еще на суше он увлекается тремя религиями сразу – индуизмом (Кришна и Шива), католицизмом и исламом. Т. е. его основная черта – религиозность, даже – религиозная всеядность, экуменизм. В зрелом возрасте он преподает историю каббалы в университете, а затонувший корабль, на котором «осталась» (по одной из версий) его семья, называется, кстати, «Цимцум» – древнееврейский термин, означающий уникальную идею творения мира через «сжатие» и «сокрытие» Бога, а не через его «развертывание» и «откровение». «Цимцум» объясняет сам феномен человеческого сознания как парадоксальный факт сокрытия и удаления Бога от себя самого.

Какая же из двух историй действительно случилась? – хочет знать зритель, воплощенный в писателе, выслушавшем обе версии. А какая вам больше нравится? – волнуясь, спрашивает повзрослевший мальчик. Конечно, та, что с тигром, спешит выбрать писатель, успокаивая собеседника. И в ней есть Бог! – с просветленной улыбкой отвечает спасшийся. В этот момент в фильме открывается настоящее «атеистическое окно» и проговаривается его идеология. Вот она: мы нуждаемся в иллюзии и лжи, чтобы не превратиться в чудовищ, которыми потенциально являемся. Без этого святого обмана не могло бы возникнуть цивилизации. Без этой «неправды» у героя никогда бы не было ни работы, ни дома, ни жены с двумя прелестными детьми. Скорее всего, он вообще бы не спасся, если бы все это не выдумал. Атеистическое окно открывается, но ни смотреть, ни тем более вылезать в него не рекомендуется никому, ибо это равнозначно потере человеческого статуса. Невыносимость нашего опыта заставляет людей прибегать к созданию «примиряющих» символических систем, которые лежат в основе всех религий и человеческой культуры вообще. Точка зрения, конечно, буржуазная, идеалистическая, но субъективно честная, показывающая границу мира, за которой открывается его революционная перспектива, невозможная в таком сценарии и в буржуазном сознании. Мы вечно нуждаемся в выдавании (окровавленного) шила за (душистое) мыло, и именно это делает нас духовными – вот главная идея фильма, фактически повторяющая всем известное «…его следовало бы выдумать». Человек, конечно, потенциальный убийца и людоед, но еще он умеет символизировать, обманывать сам себя и создавать вторую реальность, на которой держится мораль, амортизирующая в нас людоеда и хищника. Мысль консервативная и охранительская, но это консерватизм, который не верит сам в себя, потому что знает, что его «духовность» есть всего лишь способ избежать жуткой и нежелательной травматической правды. Вот одна из причин, по которым современный капитализм называют поздним, намекая на его идеологический предел и антропологический пессимизм.

«Потребность убивать, хотя бы умозрительно и символически, свойственна нам не менее, чем эмпатия», – сказал мне недавно на гламурной лондонской тусовке один известный бизнесмен. Мы обсуждали с ним компьютерные «стрелялки» и новоросскую войну. И я думаю, что он прав. Хотя выводы из этого предположения мы сделаем наверняка очень разные.

Радикальный материалист попытался бы отказаться от иллюзий и принять себя таким, каков он есть. Т. е. (по сценарию) признать себя убийцей. Если верить фильму, такое «принятие», во-первых, разрушило бы до основания нашу цивилизацию, а во-вторых, на такое все равно никто не способен. Мы не можем быть атеистами, потому что столкновение с самим собой невыносимо. Реальность – это не то, на что мы способны смотреть, не закрываясь фантазией.

Энг Ли снял фильм о необходимости и силе человеческих иллюзий. И это делает фильм мейнстримом. Но при этом иллюзии признаются именно иллюзиями, душеспасительной ложью (как и в нолановском «Бэтмене»), а не чем-то другим. И таким образом, мы имеем последний, финальный и парадоксальный аргумент: «нельзя не верить в богов, которых нам следовало выдумать, чтобы спрятаться от себя».

Следующим шагом был бы разрыв со всей традицией символизации, признание ее неизбежности на определенном этапе и проект нового человека и нового общества, не нуждающихся в иллюзиях и не боящихся себя. Проект всеобщей революционной терапии. Но такой программы не может быть в сценарии мейнстримового кино, предлагающего только один выбор: кем вам приятнее себя считать – отчаянным убийцей и бессильной жертвой или все-таки «другом бенгальского тигра»?